Все свои. 60 виньеток и 2 рассказа

Он был, можно сказать, ренессансной фигурой – ученый, газетчик, социолог, историк, романист, – а в Урбино в 1980‐м, после очередной конференции, позвал всех ее участников к себе в гости в недавно купленный замок. Там вся семья угощала нас классической музыкой, играя на разных инструментах. Помню его там совершенно счастливым, да, впрочем, таким он и выглядел почти всегда; прожить счастливую жизнь – не меньшее искусство, чем музыка или литература.

Постмодернисты (и постструктуралисты) полагали роль читателя равной роли писателя. Они подчеркивали, что литература набрасывает на жизнь сетку условности – и тем самым неизбежно ее искажает. Структурализм ценит closure, а в жизни ведь нет ничего законченного. Да, собственно, и в смерти. Думаю, что Эко – при всем своем атеизме, сформировавшемся к тридцати годам (помню, что его настойчивый антиклерикализм очень удивлял меня, пока я не понял, что для него он так же насущен, как для меня антисталинизм), – верил, вслед за Проперцием, что letum non omnia finit, со смертью не все кончается.

Февраль 2018

Silentium

Тут недавно в Москве, на одной филологической конференции, произошло нечто ужасное. Я все думаю об этом и никак из своего прекрасного далека не могу решить: что́ это, в терминах известного анекдота, – обыкновенный ужас, ужас или самый настоящий ужас-ужас?

С одной стороны, вроде полный кошмар, как если бы одновременно выступал очередной докладчик, а рядом, за тем же столом, модератор, урча, отгрызал голову предыдущему. Или, ладно, без человеческих жертв, один докладчик выступал бы, другому было сказано приготовиться, а у третьего председательствующий отобрал бы его заметки, поднес к ним зажигалку, и они горели бы синим пламенем – немного дыма и немного пепла.

А с другой стороны, никто ничего вроде бы и не заметил, СМИ об этом не сообщали, и даже онлайн народ не особенно перешептывался. Потому что насчет отгрызания головы я, понятное дело, загнул (просто вспомнилось из «Голубой книги»: «Сюда, что ли?.. С головой-то…»), да и публично жечь рукописи пожарная охрана пока не разрешает. И вообще, филологи – люди смирные, если кого съедят, то по-тихому, когда он уехал в отпуск или за границу.

То есть кошмарное событие как бы и было и как бы его и не было. Кроме того, неясно, что считать событием. Ну вот, например, одна филологическая дама спрашивает у другой, специалистки по видному писателю Серебряного века (nomina sunt odiosa, тем более что речь у нас об умолчаниях), был ли у того роман с такой-то женщиной, сыгравшей важную роль в его жизни и литературной деятельности. И что же она слышит в ответ? «Этим словом эти отношения назвать нельзя».

Событие это или не событие? Событийности, конечно, кот наплакал. Но, если подумать, какие в филологии события?! В общем-то, правильное или неправильное словоупотребление, типа: назовем это – тем-то, а то – тем-то; или: это – синонимы, а это – омонимы (или, там, паронимы, топонимы, антропонимы). И вот на таком сугубо мирном фоне вдруг окрик: НЕЛЬЗЯ! Было, не было – не суть важно, но ТАКИМ СЛОВОМ называть НИЗЗЯ – АЙ-ЯЙ-ЯЙ!

А почему, собственно, нельзя? Ну, это не бином Ньютона. В свое время один академик (не филолог) задался вопросом, почему большевики запрещают писать слово БОГ с большой буквы. И сам себе ответил: «наверно, боятся, что если писать с большой, то как бы он вдруг не засуществовал!» Вопрос, казалось бы, чисто орфографический, но чтобы такую орфографию провести в жизнь, некоторое количество голов, конечно, должно было полететь – и полетело.

Или вот, скажем, есть некий политический деятель. А с другой стороны, вроде его и нет. Поскольку его имя ни в каких официальных СМИ и правительственных заявлениях не фигурирует. Правда, отдельные его поступки порой упоминаются, но без произнесения имени собственного. Нарицательное – пожалуйста, например: Мы не будем комментировать клеветнические выступления всяких политических проходимцев (для большей обезлички – во мн. ч.).

Возможно, вскоре и по имени решатся называть. Но те или иные филологические меры, чтобы он вдруг не засуществовал, наверное, ввиду обостренной чуткости к слову, все-таки примут. Например, обяжут при произнесении его имени добавлять в скобках какой-нибудь оберег, типа: «запрещенный в России» или «не к ночи будь помянут».

Голова пока при нем, но за руки уже хватают – тащат и не пущают.