Все свои. 60 виньеток и 2 рассказа

В 2013 году он говорит много о А. К. Жолковском, о его «быстроте решения», о том, какой у него редкий дар понимать людей, в то время как другие лингвисты вокруг слышали только себя.

(«Сорок дней. Из личных воспоминаний»; Дмитрий Сичинава. 31 января 2018, в 19:01)[44].

Чем закончить, не знаю. Разве что фетовским:

Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идет, и плачет, уходя.

Санта-Моника, декабрь 2018

Третий лишний

У каждого из нас за плечами было уже по два брака, и вопрос о законных узах не вставал (третий брак вообще выдает неуважение к самому институту). Но была и разница: у меня жены не умирали, да и из остальных женщин на сегодня умерло только две, и то задним числом, у нее же второй, главный муж, фамилию которого она носила, умер прямо на руках. А считается смерть именно в браке, потом-то все умрем, это неинтересно.

Со смертью обычно рифмуют любовь (любовь до смерти, love and death, Liebestod, l’amour la mort), но настоящая, ежедневная смерть – это брак, собственно, и заключаемый, если всерьез, то till death do us part.

(У одной моей знакомой умерли все мужья. С первым они поженились, пожили, развелись, потом опять поженились, и тут он умер. Тогда она вышла за другого, моего приятеля, они жили долго и, возможно, счастливо, но в конце концов он все-таки умер. Так что, грубо говоря, у нее умерли все мужья, но если вдуматься, то только двое из трех, потому что первый не умер, а, наоборот, развелся и умер лишь в роли второго; ну а третий, был, можно сказать, обречен.)

Так или иначе, формального брака не было, но мертвящий дух совместной жизни давал о себе знать. И в минуты острой домашней полемики я нет-нет да и прибегал к образу покойного мужа, заявляя, что в отличие от некоторых других умирать не собираюсь. Множественное число «некоторых других» отдавало пошлой кухонной риторикой, но я от него не отступался.

Вслух я обосновывал его ссылками на судьбу каких-то еще до меня засохших цветов и кустиков на веранде, на попугайчика, который, как рассказывалось, умер от неизвестных причин, судя по всему, доверенный ее попечению дочерью и в результате оставшийся без пищи, и на какого-то тоже покойного хомячка. Сюда же я подверстывал ее курение, манеру одеваться в черные тона, любовь к посещению кладбищ, алкоголизм брошенного первого мужа и ее жалобы на покинутость, abandonment, вторым. Формулировку ей подбросил, конечно, психотерапевт, мертвящее нависание которого над американским браком – один из фирменных его кошмаров. Меня она возмущала.

– Ничего себе! Умер он, а жалеть надо тебя! Не его, вырванного из родной почвы (он, как и я, был восточно-европейских кровей) и увядшего на чужбине, а тебя! Ну что ж, по крайней мере, этой неприятности обещаю тебе не доставить!

А про себя я вычитывал образ смерти в ее морщинах, не поддававшихся никаким подтяжкам и угрожавших достичь тех же масштабов дряхлости, что у ее матери, на поездку в гости к которой в другой конец штата мне пришлось в конце концов согласиться. В эдиповских мечтах мы обладаем омоложенным вариантом собственной матери, но дурная бесконечность чужих морщинистых прародительниц тут ни к чему. Разве что в фильмах Бунюэля, разве что в порядке испытания смертью.

Ее мать, несмотря на бархатную густоту морщин, наводивших на мысль о каком-то особом направлении в искусстве (вельветизме? плиссеизме? гофреизме?), была довольно резвая старушка дворянских, чуть ли не придворных, кровей, любительница чтения, покрывавшая страницы глотаемых книг размашистыми комментариями от руки; некоторым избранным авторам, например Солженицыну, она писала и непосредственно.

Наш разговор на литературные темы оказался предельно кратким. Ее слова помню неточно, но что-то в том смысле, что вот я, русская дворянка, очень люблю русскую литературу и не понимаю, как вы, еврей, можете ею заниматься.

Затягивать подобные дискуссии не рекомендуется – ответ должен быть быстрым и по возможности окончательным.

– А что, вас как-то не устраивает мое владение русским языком? И что за такое русское дворянство? Как известно, помесь татар с немцами.

Возражений не последовало, и еврейский, а заодно и русский, вопрос был раз навсегда снят с нашей повестки дня. Отношения установились если и прохладные, то взаимно уважительные.