Все свои. 60 виньеток и 2 рассказа

Но вернемся к нашим баранам. Я, конечно, сознавал, что любовно выношенная мной концепция серийной смертности ее мужей (спроецированная в роковой образ героини одного из моих рассказов) остается честолюбивым, но шатким построением, которому не хватает, если держаться архитектурной метафоры, замкового камня.

В общем, спустя положенные семь лет мы стали расходиться и разошлись. Разошлись, разъехались, она получила престижную работу в другом городе, перебралась туда, и через какое-то время стали доходить сведения о ее новом партнере, Мики.

Он тоже был издалека, но в пределах континента, с Восточного побережья, так что они летали друг к другу в гости, как когда-то мы с ней. Он был известным литературоведом, кстати, тоже еврейских кровей, я знал его работы. Для меня он, разумеется, был не Мики, а Майкл Р***, я его никогда не видел, да так и не повидал.

На русский слух, Мики – смешное имя. Но она охотно его повторяла, и оно стало частью, как здесь говорят, ее operation – и соответствующих оперативных сводок. «Мы с Мики будем в Париже, но заедем на неделю в Москву», «Они с Мики оба выступали на конференции», «Она была у нас с Мики, и он всем очень понравился» и т. д.

А потом я долго о нем не слышал, пока однажды мне не позвонила общая знакомая с сообщением, что Мики умер.

– Только не проболтайтесь, что я вам сказала. Она просила вам не говорить.

– Почему же?

– Сказала, он будет смеяться.

– В смысле: «Ви будете смеяться, но Саххочка тоже умехла»? Ладно, молчу.

(Все это абсолютная документальная правда, чистейшая Wahrheit, но, как и всякая правда, имитирует литературу. У чеховской Душечки умирают первый и второй мужья, законные, а третий сожитель, ветеринар, уезжает – и таким образом спасается.)

Прошло еще какое-то время, и говорить на эту тему стало можно. Она сама рассказала мне, что, умирая, Мики настоял на браке, чтобы упростить процедуру наследования. Свой рассказ она повела было в тоне жалоб на тяжбу с противной золовкой, но я стал бездушно потешаться над клишированностью ситуации.

– Как ты можешь смеяться надо мной? Ведь я же вдова…

– Ты не просто вдова, widow, – разговор шел по-английски, – you are an instant widow!

Шишков, прости, мой замковый каламбур получился чересчур идиоматичным, не знаю, как и перевести. Instant значит «мгновенный». Про кофе это будет (быстро)растворимый, про фотографию – моментальная, про любовь – с первого взгляда, про смерть – скоропостижная. Тогда как? Моментальная вдова? Или скоропостижная?

…А эта виньетка – типично посмертная, в смысле публиковать ее при моей или ее жизни как-то не с руки. Беда, однако, в том, что вдовство – состояние довольно-таки быстро растворимое и, значит, эфемерное. Умерши, Софья Андреевна перестает быть вдовой Толстого и становится опять его женой. То же самое при новом выходе замуж. Ланской женится на вдове Пушкина, но живет не с его вдовой, а в лучшем случае с его бывшей женой. Только Ахматовой удавалось оставаться вдовой Гумилева несмотря на его последующий брак и два собственных. Так что печатать надо вроде бы сейчас, а с другой стороны, выйдет полнейший афронт. К тому же скажут (и справедливо), что, в сущности, налицо приговор самому себе, ведь это часть моей жизни, и, значит, писать такое – сплошная self-hate. Ну да в чем-нибудь всегда обвинят, для разнообразия хоть не в нарциссизме.

Русская рулетка [45]

В 1997 году я неожиданно получил приглашение в Лас-Вегас – на конференцию по русской культуре. Ко мне обратился профессор социологии Невадского университета Лас-Вегаса (UNLV) Дмитрий Шалин – русский эмигрант, успевший когда-то поучиться в Ленинграде у Бориса Парамонова, а к этому времени давно американизировавшийся. Он был женат на американке, по-английски совершенно мог изъясняться и писал и, как оказалось, несколькими годами ранее уже организовал подобную конференцию, быстро издал ее труды, всё по-английски, и теперь намеревался развить этот успех.

Про конференцию 1997 года я уже немного писал – в основном о том, как я предотвратил приглашение на нее своего Учителя[46]; но она была интересна не только этим. Шалин созвал внушительную группу специалистов по России, в основном – русских эмигрантов. «Настоящих» американцев представляла едва ли не одна Катерина Кларк, смолоду – австралийская сталинистка, а в дальнейшем автор классической американской работы о соцреалистическом романе.

Я тогда пожинал плоды своей скандальной известности в роли дерзкого демифологизатора Ахматовой: моя статья о ней вышла всего лишь годом раньше и оставалась небольшой сенсацией. В Лас-Вегас я поехал на машине, захватив с собой гостившего у меня Андрея Арьева – редактора «Звезды», который и напечатал мою крамольную статью. Я очень звал с собой Катю[47], но она не поехала; мы начинали постепенно расходиться.