Все свои. 60 виньеток и 2 рассказа

Ну отсутствовало и отсутствовало, что тут скажешь? Но Марианна очень извинялась, подчеркивала, что мой портрет им дала, а почему его не включили, понятия не имеет. И в порядке утешения прислала его качественную электронную версию с правом неограниченного использования. Составителем альбома, как я потом установил, был Вадик Паперный. Опять ничья? Или 2:1 в его пользу?

Дмитрий Шалин, Александр Жолковский, Александр Эткинд, Марк Липовецкий. Лас-Вегас, ноябрь 1997 г. Фото М. Волковой

Посткоммунистические конференции быстро вошли в моду. Уже весной 1998‐го состоялась большая такая конференция в Иерусалиме, организованная Дмитрием Сегалом, а в 2000‐м Шалин созвал в Лас-Вегасе свою третью, опять очень представительную. На нее съехались не только собственно участники, но и множество их друзей, подруг и, как написал бы тот же Зощенко, родственников со стороны жены.

Там были, например, такие новые поэтические звезды, как Д. А. Пригов, Тимур Кибиров и Лев Рубинштейн, а с другой стороны, звезда постарше – Александр Кушнер. Я по-приятельски льнул к «новым» и на выступлении Кушнера, стихи которого всегда любил, попытался потянуть их за собой в первый ряд, чтобы лучше слышать и видеть. Однако они принципиально отказались и демонстративно отсели подальше. Можно было вживе наблюдать зигзаг поэтической эволюции по Тынянову.

Навсегда запомнилось выступление Леонида Пинчевского – одного из андеграундных художников, давно перебравшихся в Штаты, а теперь приглашенных на лас-вегасскую конференцию. Его участие было тем актуальнее, что стены и потолки отеля «The Venetian» в стиле венецианских мастеров выполнил именно он. Свой доклад, озаглавленный «Исповедь продажного художника», Пинчевский посвятил тому, как, в отличие от былых собратьев по контркультуре, гордо влачащих нищенскую жизнь вечных врагов истеблишмента, он занялся коммерческой отделкой домов богатых меценатов и проектами вроде «The Venetian». «Это ведь не просто деньги, это творческий вызов! Изготовить Пикассо или Кабакова – долго ли? Там ведь главное подпись. А ты вот распиши потолок так, чтобы было видно, что Веронезе!» Доклад имел шумный успех, и Пинчевский устроил для желающих экскурсию по своим венецианским росписям.

На этот раз Катя в Лас-Вегас поехала, правда не со мной (я был с другой дамой, молодой искусствоведкой), и тусовалась со своими приятелями по давней московской художественной богеме, в частности – с двумя бывшими мужьями, Иосиком Бакштейном и Вадиком Паперным. В какой-то момент эта троица предложила мне сфотографироваться вместе – с Катей, естественно, в центре. Я отказался. Выиграл ли я этот раунд, проиграл или свел вничью, долго оставалось неизвестным, пока Вадик не написал в своем эссе о конференции, что, по-видимому, с точки зрения Жолковского, для участия в подобном групповом фото надо было в свое время состоять с Катей в законном браке. Снимаю шляпу, лучше не скажешь.

(Вадик вообще очень остроумный. И когда острит, делает особую гримасу, напоминающую распускание морщин Билибиным из «Войны и мира». У Билибина ли он ее позаимствовал или у собственного отца, Зиновия Паперного, знаменитого остряка, – любопытный вопрос. Надо бы, пока не поздно, спросить.)

Так что тут я Вадику в конце концов проиграл. Зато тогда в Лас-Вегасе вскоре выиграл у Иосика – и как!

На конференцию я приехал не столько себя показать, сколько людей посмотреть. Показать же я хотел своей новой даме захватывающий вид на Большой канал с гондолой, которую можно потрогать руками. Этот план удался, но, чтобы оправдать свой приезд, мне надо было сделать какой-никакой доклад, и я его сделал. Я развил ту мысль, что соц-арт, вошедший в моду и богато представленный среди участников конференции, чреват эстетической, а с ней и моральной, реабилитацией сталинизма. Я, говорилось в докладе, разумеется, за свободу творчества и вообще ни на чем не настаиваю, поскольку наблюдаю за Россией издалека, но все-таки закрадывается вопрос, не слишком ли успешно все эти шикарно отрефлектированные и вроде бы игрушечные Ленины и Сталины примиряют общество с проклятым прошлым?

Ответ моих московских друзей-постмодернистов был единодушно отрицательным:

– Вы, Алик, просто оторвались от российской почвы. В вас говорят неизжитые советские страхи. Теперь все иначе. Выставки устраиваются какие угодно. Печатается все без какой-либо цензуры. Вот Тимур работает на Радио «Культура» – приглашает и интервьюирует, кого хочет.

Разговор происходил уже в кулуарах, за дверьми зала заседаний, в небольшом закутке, где на импровизированных лотках были разложены книжечки тех же Кибирова, Пригова и других, продававшиеся за умеренную по американским стандартам цену. Я вяло оборонялся:

– Ну, сегодня работает, а завтра уволят, канал-то государственный…

– Да нет, Алик, вы не понимаете, не уволят.

– Уволят, уволят, не завтра, так послезавтра. И выставки закроют.