Все течет

А дом – на её глазах – постепенно менялся, обнажая своё истинное, дотоле скрытое лицо: он начинал походить на тюрьму. Молчаливый, тёмный и крепкий, построенный с мыслью о врагах, с одной только дверью, он напоминал ей теперь камеру одиночного заключения. «Где были глаза? Как я не видела этого раньше?» Акации и сирени умирали в саду по неизвестной причине. В садах соседей ничто не умирало, а сад Полины казался кладбищем растений. И дом становился всё уже, всё ниже, плотнее, душнее – не превращался ли он в склеп или гроб? В Полине же, оставившей мечты о романе, развивалась странная страсть: ревнивая преданность своему житью.

Живя одиноко, иногда даже нуждаясь, Полина по временам имела платных жилиц. Но и здесь она проявляла особую разборчивость, всему предпочитая своё озлобленное одиночество. В городе её считали старою девою с самой безупречной репутацией. Никто, нигде, никогда не видел её в обществе мужчины.

Наружность её изменилась, приняв окончательную форму, то есть установившись раз навсегда. Полина выглядела очень невзрачной: небольшая, щуплая, бесцветная, с выражением усердия на лице. Говорила она задыхаясь, отрывисто, тихо и мало, но была безупречно, даже как-то рабски вежлива. Она появлялась в доме заказчиц бесшумно, словно вкрадываясь, выбирала для себя самый тёмный угол. Её присутствие замечалось не зрением, скорее слухом: шуршала выкройка, шелестел материал, звякали ножницы. «Ах, Полина, вы уже здесь?» Работая, она сливалась с фоном, растворялась в обоях, исчезала за швейной машиной. Если двигалась, то бесшумно, как мышь, не то гонясь за чем-то, не то спасаясь от чего-то, но никогда не медля на ходу. И вместе с тем движения её никогда не были неловки или неуклюжи – тут она имела грацию змеи или мыши: она не шла, не бежала, она плыла или катилась по полу, словно не ноги, а система колёсиков скрывалась под её всегда длинной и всегда чёрной, всегда. широкой юбкой. Казалось, тёмное облачко было прикреплено к ней, и она, по желанию, могла скрываться туда или возникать оттуда.

Странной была также и её манера преувеличенно и униженно благодарить при каждом получении денег, хотя плата, в общем, не представляла и половины того, что стоило затраченное время и труд. Несомненно, Полина превратилась в «загадочную личность».

Казалось, подобный феномен должен бы привлекать внимание любителей наблюдать человеческую натуру. Однако же Полина не удостоилась такого внимания. «Загадочная женщина» считалась интересной, если она при этом была ещё богата, или красива, или знаменита. Лишённая этих качеств, Полина не возбуждала ничьего любопытства.

Но, конечно, должна же была существовать и другая сторона её жизни, какая-то причина к этой, всё возрастающей в ней приниженности, к её необыкновенно развитой технике быть невидимой и неслышной, к её почти самоотверженному труду для богатых дам. Где-то был же центр опоры и тяжести всего механизма, какой-то моральный повод для приниженных поклонов её и всего поведения.

Первым и наиболее подходящим объяснением могла бы быть религиозность: отсюда безропотность, христианское смирение, служение ближнему своим трудом. Но Полина не имела никакого отношения к религии. Если она когда и входила в церковь, то единственно в качестве портнихи: расправить фату и шлейф невесте, накинуть шаль куме, подержать одеяльце младенца, опускаемого в купель, завернуть дрожащие плечи вдовы в меховой горжет. При этом никто никогда не замечал, чтоб она молилась или хотя бы перекрестилась.

Впрочем, никто и не пытался объяснить Полину, её просто эксплуатировали. С годами всё меньше обращая на неё внимания, клиентки постепенно забыли, что Полина, почти равная по рождению, была, уж конечно, равна по образованию, что она понимала всё, что – как секрет – при ней говорилось по-французски и по-немецки, и наблюдала, видела и понимала, возможно, и многое другое, что при ней, не стесняясь или не замечая её присутствия, говорилось и обсуждалось.

Головины выписывали свои одежды из столиц, и Полина приглашалась к ним только два раза в год: перед детским балом на Рождество и для приготовления маскарадных костюмов для бала на Масленицу. Таким образом и Варвара знала Полину. Хотя они и не обменялись ни одним словом, у Варвары осталось ни с чем не соразмерное неприязненное чувство к портнихе. Это было то неясное чувство отвращения, какое многие – и беспричинно – испытывают по отношению к паукам и змеям, безмолвным пожирателям жизней.

Глава XVII

В большую перемену Варвара была вызвана в кабинет начальницы гимназии. Полина находилась там уже около пятнадцати минут, и ей было объявлено, что от неё требовалось. Она, конечно, не возражала, но смиренно благодарила за оказанное ей доверие.

Варвару официально представили Полине. Затем Варваре было приказано по окончании учебного дня и её частных уроков направиться уже на новую квартиру, в дом Полины Смирновой. Перевозкой Варварина имущества было приказано заняться школьному сторожу, а заботой о сохранении её недвижимого имущества – священнику и учителю законоведения.