Все течет

Но затем поднялась в ней злоба. Заговорил властный голос «Катехизиса». Он вещал, как пророк: «Горе тебе, буржуазная женщина! Ты веселилась на земле, залитой кровью и слезами! Дни твои сочтены. Но ты не одумаешься. Ты и умрёшь танцуя. Веками награбленное богатство! Оно будет отдано народу, тем, от кого взято. Роскошь – всегда предвестник гибели, но богатые всегда слепы на дороге к погибели. Их богатство даёт им ложную уверенность в собственной безопасности. Они не замечают минуты, когда уже кладут голову в петлю. Саша погибнет, и погибнет этот её муж, их дом, чины и имущество».

Мысленно она бросала все эти фразы в лицо белокурому Димитрию и с ними вышла из дома.

Глава XXV

Но ночь – великолепная, звёздная – мгновенно погасила досаду. Сердце Варвары затихло й наполнилось волною глубокой и тёмной печали. Грустный покой, безмерная душевная усталость сказали ей: теперь уже – одна, одна навсегда, навеки.

«Но я одержала победу сегодня, – говорила она себе, – какую победу!» Где-то в саду или, может быть, на балконе зазвенел смех.

Обернувшись, она ещё раз посмотрела на сияющие окна «Услады». Дом казался призрачным. Он стоял на воздухе, так как нижняя часть скрывалась в темноте за деревьями. Казалось, «Услада» ничем не была прикреплена к твёрдой земле. В лёгком облаке отражённого света дом тихо плыл, покачиваясь в волнах своей музыки.

– Чтоб не увидеть тебя больше вовек! – крикнула Варвара дому и решительно пошла вперёд.

На дороге она была одна. Её давила усталость. Её обволакивала грусть. Тоска, как дорожная пыль, поднималась от земли за каждым её шагом и мелкими крупицами опускалась на её тело.

«Что ж, поплачу немного, – разрешила себе Варвара, – это слабость, конечно, но потом будет легче».

Она шла и плакала. Останавливалась, плача, и шла опять.

Была ночь, но всё ещё то здесь, то там слышались голоса, звук гитары, песня и смех. Эти люди, все, кроме Варвары, были в своих садах. Это она шла по голой земле, одна, по дороге. Казалось, за каждым звуком, за каждым словом, в каждом саду скрывается свой особый секрет, и все эти секреты были секретами любви. Силуэт девушки, сидящей на подоконнике, с лицом, поднятым к звёздам: чья-то тень под её окном; звуки двери открытой, закрытой; вдруг зажжённая лампа и кто-то с нею идущий по комнатам – всё открывало в ту ночь глубину интимной человеческой жизни, нежность сердца, от глаз скрытую днём. Под этим тёмным, но звёздным небом происходили свидания, давались клятвы, поцелуи и обещания, назначались сроки, решались судьбы сердец. Во всех садах были цветы. Они благословляли жизнь особо нежным ночным ароматом.

Под этим высоким небом, трепещущим звёздами, Варвара одна шла домой, она шла так же, как когда-то шла от Камковых, сознавая свою нищету.

Как и тогда, она вдруг увидела себя и свой жизненный путь в каком-то мистическом свете. Как символ, было темно вокруг, и она шла одна, по голой дороге, с тяжёлым сердцем. И её узелок – узелок бедных – заключал малый пучок земных радостей, отпущенных ей судьбою. Узелок этот теперь был тощим, стал меньше: из него выпали семья и любовь. Но пусть – да будет! Это добровольно отдано в жертву идеалу всеобщего счастья. Не надо оплакивать жертвы, уже лежащей на алтаре.

И всё же она плакала. К тому же, человечество, казалось, совсем и не страдало в эту ночь. Это она шла в слезах. Земля же дышала счастьем.

Она дошла до городского сада. Ей захотелось посидеть в тёмной аллее, на одинокой скамье.

Она сидела и тихо плакала. Взглянув на небо и видя звёзды, она вспомнила: «Амариллис! Звезда ночей!» Эти слова – для красавиц, для Саши Линдер. Сказанные Варваре Бублик, они звучали бы только насмешкой. В её узелке не было красоты. И что бы она, Варвара, ни сделала в жизни, ей не скажут тех слов, что Саша Линдер слышит от первого встречного, без всяких её заслуг и даже притязаний с её стороны. Поэзия любви, её лирика, стихи и романы – всё это для Саши и о Саше. За что? Саша слепо награждена природой. И она получает д а р о м от людей то, чего нельзя ничем заслужить ни купить за деньги.

Амариллис! И она снова видела это неподражаемое, это грациозное движение, которым Саша протягивала для поцелуя свою тонкую, длинную руку, её улыбку, ласковую для всех и ни для кого в отдельности, цвет её волос, более прекрасных, чем была бы золотая корона, и свет её глаз, то совсем синих, то чуть зеленоватых. Амариллис, конечно! И она, Варвара, в поношенном коричневом платье, в тяжёлых стоптанных полуботинках, с лицом круглым и слегка сероватым, – она похожа на что? – на камешек на дороге, затоптанный и истёртый, незаметный в массе таких же бесцветных камней. Так. «И довольно плакать! – приказала она себе. – Моя последняя слабость. И довольно. И кончено».

– В полночь… одна в саду!.. И плачет! – раздался вдруг неподалёку мужской голос. Несколько хриплый, это всё же был прекрасный мужской голос.

Варвара вздрогнула. Вглядевшись в темноту, она увидела, что через дорожку, под деревом, светился огонёк папиросы. Голос шёл оттуда.