Все время мира

Я пристально смотрю на нее. Боже, как же она хороша!

Та ночь… Невероятно было прижимать к себе Анаис и ощущать, что она позволила мне приблизиться к ее боли. И я знал, что она тоже была готова приблизиться к моей.

Такие моменты не забываются, остаются в нас так же, как и шрамы, которые мы храним в себе или носим на теле.

Иногда у меня возникает ощущение, что наши раны соприкасаются, но в такие минуты, как сейчас, я задаюсь вопросом, чего Анаис хочет от меня.

Что, черт возьми, видит она каждый раз, когда я внезапно ловлю на себе ее взгляд?

Я привык к тому, что на меня пялятся, но когда она смотрит на меня, мне хочется быть кем-то иным. Кем-то, чью историю можно рассказать. Поэтому, когда я открываюсь перед Анаис, на следующий день снова закрываюсь в себе. Мне хочется, чтобы она продолжала смотреть на меня с любопытством и никогда не смотрела с презрением.

Она нравится мне. И поэтому я превращаюсь в круглого идиота.

Быть рядом с ней и не иметь возможности прикоснуться – это пытка. Ее тело постоянно искушает меня, а эти синие, как океан, глаза, которые уносят тебя куда-то далеко…

– Это плохая идея, – откликаюсь я.

– Пожалуйста.

Передо мной сладкоголосая сирена, чья песня притягивает меня. Против воли – или, быть может, желая этого больше всего на свете – я сдаюсь, подхожу ближе и сажусь рядом с ней. Наши плечи слегка соприкасаются, и холодок пробегает у меня по спине. Я смотрю на Анаис, чтобы понять, чувствует ли она это, и замечаю, что она тоже дрожит. Она смущенно отводит глаза. Зачарованно я смотрю на ее губы и хочу поцеловать их так сильно, словно от этого зависит мой следующий вдох.

– Знай, я согласна с тобой, – произносит Анаис.

Эти слова немного отвлекают меня от моего желания.

– В каком смысле?

– Хотя я кажусь такой же дурой и избалованной неженкой, ты прав: в нашей школе сплошные идиоты. Я всегда так считала, – Анаис горько улыбается, – Я спрашиваю себя, что, если им тоже не хватает чего-то очень важного…

Пока я слушаю ее переживания, Анаис не знает, куда деть руки, и прячет кисти в рукава. У меня закрадываются подозрения.

– Тебе холодно? – спрашиваю я.

Она смотрит на меня удивленно:

– Нет, а что?

– Анаис, ты снова себя порезала?

Она опускает глаза и еще ниже натягивает рукава.

– Нет.

Легкий ветерок колышет прядь волос медового цвета, которая падает ей на лицо. Я пользуюсь этой возможностью прикоснуться к ней и убираю прядь ей за ухо. Затем я нежно провожу своими пальцами по ее руке до запястья. Очень аккуратно я подгибаю рукав ее свитера и открываю рану. Совсем свежая. Едва я касаюсь ее, Анаис всхлипывает.

– Зачем? – задыхаясь, спрашиваю я и на этот раз надеюсь, что она расскажет мне все. – Чего не хватает тебе, Нектаринка?

– Не знаю, как это выглядит, Дез. Возможно, ты мог бы мне помочь. Думаешь, мои родители любят меня?

Ответ напрашивается сам собой, однако впервые я не спешу обрушить свою прямолинейность на другого человека, потому что этот человек – Анаис, и я могу навредить ей.

– По-своему они любят тебя, – отвечаю я. – Думаю, они любят сам факт, что ты у них есть. Любят то, кем ты можешь стать и кем, с большой вероятностью, станешь.

Анаис сглатывает и отворачивается в сторону, устремив взгляд в ночную темноту.

– Все так. Все вокруг уверены, что классно быть мной, но быть мной – значит стать тенью. Для моих родителей я всего лишь проект, глина, из которой можно слепить что угодно. Я постоянно кажусь им неполноценной, созданной для одного и неподходящей для многого другого, – Анаис выплевывает слова с обидой, и я испытываю гордость, что она делится своими чувствами со мной.

– Почему ты мне все это говоришь?

На мгновение она колеблется. Может быть, она уже раскаялась, что доверилась мне так сильно, но затем она молча смотрит мне в глаза, и я наслаждаюсь видом ее лица, тем, как тысячи эмоций постепенно меняют его выражение.

– Потому что, Дез, ты меня понимаешь. Мы оба сломаны, хотя нельзя сказать, что эти повреждения одинаковы.

Никогда прежде ничьи слова не могли меня сильно тронуть, но на этот раз то, что сказала Анаис, будто поглотило весь воздух, который я хотел вдохнуть.

Я задыхаюсь. Анаис имеет надо мной власть, которую я никому никогда не давал.

– Что с тобой? – ничего не подозревая, спрашивает она меня.

Я стискиваю зубы и избегаю ее взгляда, но я очень хорошо ощущаю ее присутствие рядом.

– Дез, что с тобой? – снова спрашивает Анаис.

– Нектаринка, – я делаю глубокий вдох и, обняв ее лицо своими ладонями, наклоняюсь к ней, – будет огромной ошибкой поцеловать тебя?

Анаис резко выдыхает и едва заметно приближается ко мне. Ее глаза блестят. Мы сидим спиной к двери, которая, казалось бы, должна нас удерживать от любого безрассудства: в любой миг оттуда может кто-нибудь выйти и увидеть, что мы сидим так близко, что кончики наших носов касаются друг друга. Но никого из нас, похоже, это не волнует.

Ее губы слегка приоткрыты, и я чувствую, как по моей коже пробегает легкое дуновение от ее дыхания. Оно становится моим. Я слегка касаюсь рукой ее подбородка, провожу пальцем по ее горлу, затем приподнимаю ее руку и целую порез.

– Дез…