Все зеркало

Катя сидела в центре заснеженной клумбы. В розовой пижаме с ягнятами, босиком. Механическими движениями подгребала под себя снег. Исподлобья смотрела на подступающихся полицейских. Наклонив голову к плечу. Как бы исследуя… Солнышко мое. Радость моя. Птичка моя. Птичка, вот именно… Крапивник. Троглодитус троглодитус. Кулигин, сука, я загуглил. Они действительно похожи. С каждым днём всё сильнее… Интродукция удалась.

Двое полицейских пытались подступиться к ней, третий, старшина, говорил что-то в рацию. Вокруг уже собирались зеваки.

– Маржанов, – я сунул старшине удостоверение. – Старший лейтенант медслужбы.

Почему-то это сработало. Лицо у старшины было напряженное. Он не вполне понимал, с чем имеет дело. И был бы рад перепоручить это какому-то стороннему лицу.

– Ага, медик, значит, – пробормотал он вроде бы с облегчением. – Ваша что ль? Сбежала?

– Сбежала.

– Она это… – старшина помедлил. – Снег, короче, ела. Сидит, емть, и жуёт. Первый раз такое вижу…

– А мне уже доводилось.

– Ага. Ага… Ясно. Ну, ты это… забирай тогда свою пациентку, старлей. Забирай нахрен её отсюда, короче.

Я укутал её в свою парку и нахрен забрал оттуда.

* * *

Щёлк-щёлк-щёлк-щёлк-щёлк, курли-ли-ли-ли… теперь каждую ночь. Всё чаще и чаще. Перестройка голосовых связок. Частичная замена эпидермиса перьевым покровом. Стержень мягкий и вовсе редуцированный. Перья и пух. Пух и перья. Птерилии… Забыл, что означает. Надо бы загуглить, но кончился интернет. Не могу выйти из дома, не могу оставить её одну. Отпуск кончился. Не вышел на службу. Звонил капитан Кулигин, ругался матом, нес какую-то околесицу про поджог гаража. Какого еще гаража?! Звонил майор Гурченёв, обещал казни египетские, обещал гребом крыть, обещал отдать под суд. Врёт. Не отдаст. Они любят меня, они хорошие люди. И, главное, вежливые. Я их тоже люблю. Я люблю всех. Весь гребаный мир. Но больше всех – Катю. Строили планы на жизнь. Дом. Много детей. Смотрели Дэвида Линча. Какой-то старик с седым чубом, из прошлой жизни… Лампы постоянно мерцают, так что болит голова. Звонили в дверь. Длинными, много раз подряд. Как очередями из пулемета. Наплевать. Я не открыл. Здесь больше никто не живет. Меня здесь нет. Они меня простят потом, а сейчас пусть просто поймут… «Осень патриарха», Бидструп, какао с корицей, что-то ещё… Корицей тут не пахнет. Зато очень сильно чувствуется жасмин. Раньше я и не знал, что можно ненавидеть запах. Испытывать отвращение, зажимать нос, глотать комок в горле – это да. Но чтобы ненавидеть! Ненавижу гребаный жасмин. Птичка моя, крапивничек. Скушай овсянку, ну еще ложечку… Попей молочка, попей, моя хорошая… Счастье мое. Я схожу с ума. Может быть, я тоже… Птичка. Или, ещё лучше – «фантошка». Материал для интродукции. Я – птица. Нет, не то… Окончил с отличием. Имею красный диплом. Подписка о неразглашении. Постоянный страх, заботы любви, ревность… Меня надо расстрелять. Я – крапивник.

Нет, я старший лейтенант медицинской службы Евгений Маржанов. Окончил с отличием. Мы рождены-ы-ы чтоб ска-а-азку сделать бы-ы-ылью. Всё выше! И выше! И вы-ы-ыше! Стремим мы полёт наших птиц! Кому война, а кому мать родна. Клянусь свято соблюдать Конституцию… Строго выполнять требования воинских уставов… Как же хочется курить… Надо посмотреть, не осталось ли в пепельнице бычков? Кстати, у меня ещё есть коньяк. Целая непочатая фляжка. Пусть лежит. Я и так схожу с ума.

Я влюблен. Мы снова вместе. Любовь сильнее смерти, а я умею оживлять мертвецов. В конце концов, девушка, с которой можно смотреть в зоопарке медведей и спорить о Дэвиде Линче, этого стоит, правда? Чтобы попытаться обмануть смерть? Я же победил, да?

* * *

Дверь нараспашку. Кати нет.

Я вышел на лестничную клетку. Мы живем на девятом, на самом верху. Стал спускаться вниз.

Поднял со ступенек рыжее перышко – легкое, невесомое.

Надеюсь, никто ей не открыл. Никогда не открывайте незнакомцам. Что бы они не пытались вам продать, что бы не обещали… Никаких вакуумных пылесосов, никакой картошки, никаких электриков и газовщиков – всё это ложь, ложь, ложь…

Третий этаж. Слева. И тоже – нараспашку.

Я вошел. Тут, вроде, жила какая-то пенсионерка, старушка – Божий одуванчик. Очень интеллигентная. Очки, беретка… Пару раз здоровались в лифте…

Запах жасмина ударил по ноздрям.

Прихожая, коридор, кухня… На кухне бубнил телевизор. Значит, туда… В коридоре лежали раздавленные очки. И одинокая тапочка. Я зачем-то поднял её. Очки оставил там, где лежали.

На плите выкипала вода, лилась через край, лопались пузыри, клубы пара летели к потолку. По «телеку» бормотало идиотское ток-шоу: опять делили чьё-то наследство.

Везде было очень много красного. На холодильнике, на столе, на плите, на оконном стекле, на полу… Везде красное. И особенно – на катиной розовой пижаме с ягнятами. И на её губах.

Катя не заметила меня. Она была занята. Она ела.