Я опустился на колени, уже не боясь испачкать джинсы. Почему-то тапочка никак не хотела надеваться. Ригор мортис? Так скоро? Или это эффект от того, что у неё в слюне? Какой-нибудь тетродотоксин? Спроси я у Кулигина, он, конечно, ответит: загугли. У него тоже подписка о неразглашении, ясное дело… Мы рождены-ы-ы, чтоб ска-а-азку сделать…
Наконец, у меня получилось надеть тапочку. Тогда Катя, наконец, обратила на меня внимание. Прервалась, взглянула исподлобья.
А глаза у неё стали совсем птичьи. Круглые, черные, без белка. Спутанные волосы, пух, перья…
И щёки измазаны красным. Посмотрела на меня, стала есть дальше. Очень проголодалась. Моя Катя. Любовь моя. Моя птичка.
Я поднялся к себе на девятый, чтобы взять пару вещей, затем вернулся обратно на третий.
С кухни доносилось мерное пощёлкивание, которое периодически прерывал воркующий горловой клёкот. Щёлк-щёлк-щёлк, курлы-лы-лы-лы…
Можно свихнуться.
Но теперь у меня была с собой пара вещей, которые должны помочь.
Я присосался к бутылке трехзвездочного «Арарата», проверил обойму в табельном ПМ.
Сидел на полу в прихожей, смотрел на раздавленные очки, не мог заставить себя подняться.
Надо вставать и идти на кухню. Надо.
Пока не приехали другие, чужие. А они скоро приедут – соседи же не глухие. Но нельзя чтобы это были они, чужие… Надо, чтобы я сам.
Острый запах жасмина.
Перья на полу. Перья везде… Рыжие, бурые, желтые… Перья на линолеуме. Как осенние листья.
Невесомый пух в воздухе. Будто в начале лета, когда тополя…
Очень душно. Пахнет жасмином.
Надо идти в кухню. Надо идти мне самому. К ней. Прежде, чем сюда выйдет она. Я знаю наверняка: она теперь голодна. Опять.
Главное, чтобы она пока оставалась на кухне. Ещё есть минут пятнадцать. У меня ещё есть коньяк. И почти не грозит опасность, ха-ха… А затем, Катя, я возьму тебя с собой, угу.
Пожалуйста, Катя, птичка моя, солнышко, пока не выходи. Просто оставайся там. Просто оставайся вместе со мной. Рядом. Хотя бы ещё чуть-чуть. Просто оставайся со мной, птичка. Ещё немного…
Наше коллективное творчество
Денис Тихий
Ab ovo
Император Цус умер, едва над изгибами куполов показала свой бледный лик Старшая Луна. Мозолистые, поросшие жестким пушком лапы Летящего в Недосягаемой Вышине разжались, и он обрушился с жердочки на пол, застланный драгоценным ковром, сотканным на планете, где он никогда не был, – особам его статуса не позволялись межзвездные путешествия.
Первый Визирь вышел из императорских покоев и, поежившись от неизбежной боли, клювом вырвал два маховых пера – так полагалось по ритуальному этикету.
Страдальческий клекот поднялся в Зале Поклонов, выплеснулся в гаремные гнезда, отозвался в каморках служек, затихая, донесся до стражников в ночном небе.
Император Цус уже падал в Пропасть, а его наследник, не знающий о ждущем его величии и власти, все еще обнимал крыльями неоперившуюся голову в яйце – белоснежном, расписанном ритуальными узорами, мужском.
Впервые за последние триста лет Гнездо Кша-Пти осталось без Вожака.
Запах дразнил и щекотал – стоило закрыть глаза, как рядом с кофе возникал шоколадный пончик, потом бутерброд с лунным сыром, потом бедрышко ганимедской жабы – обжаренное, но сыроватое изнутри, и, прежде чем Норман успевал взять воображение за хвост, весь стол наполнялся съестным. Он тихо застонал.
Норман пообедал десять минут назад в крошечной каюте звездолета «Тантал» – прижал к плечу инъектор и вдул две ампулы витаминно-углеводной жижи. Прополоскал рот водой, скривился – гидратацию тоже приходилось проводить внутривенно, глотать было нельзя. После этого надругательства над собою Норман поплелся в ресторан, потому что пассажир, который регулярно не выходит к обильному, оплаченному столу, – это подозрительный пассажир и его берет на заметку параноидальная таможня планеты Кша-Пти.