Всеединство

Утверждать подобное возможно лишь тогда, когда конкретно указаны противоречия в формах телесности «нечто», т.е. в его массе или свете, что не под силу современным физикам, не то, что Гегелю. Твердое — мягкое, горячее — холодное и т. д. — это, вовсе, не противоречия в «нечто», а физические свойства тех или иных пространственных областей «нечто», поскольку горячих и холодных «нечто» (молекул) не бывает.

Конечность или дискретность индивидуальных «нечто» можно доказать только экспериментально, поскольку в поведении форм телесности, самих по себе, никакой логики нет и быть не может. Наука убедительно доказала, как дискретную сущность массового мира, так и дискретную (квантовую) сущность света.

«Нечто», в смысле Целое, также в телесном плане конечно, даже, просто, как сумма конечных величин — индивидуальных «нечто».

Телесная конечность, ни при каких обстоятельствах, не превратится в дурную, бесформенную бесконечность.

Логика духа Творца не переносима на формы телесности, поскольку они есть только материал для творчества, а сама телесность есть живое единство её форм и духа её.

Так что, Гегель прав, когда дело касается логики духа: «Говорят, разум имеет свои границы. В этом утверждении отсутствует сознание того, что определение чего-либо как предела уже означает выход за этот предел». Однако он абсолютно не прав и выглядит академическим пустозвоном, когда переносит свою логику на всё подряд, не видя существенной разницы между вещью и понятием, в чём его справедливо упрекнул Фейербах.

Как можно, говоря: «… конечность есть лишь выход за себя, поэтому в ней содержится бесконечность, другое её самой»; «На деле же конечное и бесконечное они суть нераздельное. Они — едино суть», — не разъяснить, что единство конечного и бесконечного заключается в дискретности или конечности «нечто», в смысле форм телесности (материала), и в потенциальной бесконечности «нечто», в смысле его творческого духовного начала, что в единстве своём и есть это самое «нечто»?

Конечно, Гегель разъяснил бы это всё, если бы у самого не была в голове каша, от которой, к слову говоря, часто оказывался в полной прострации В.И.Ленин (смотри его конспекты по гегелевской логике).

Пример с Гегелем — это хороший урок, показывающий то, что формальная логика, как и формальная математика, будучи отвлечённой от предмета познания, не только не является инструментом познания, но и может исказить реальность познаваемого.

Обобщением сказанного будет моё отношение к вопросу о первореальности.

«Первореальность не есть вещь, первореальность имеет образ», — писал Николай Бердяев, тем самым утверждая первичность духа и вторичность материи.

Фраза некоего философа: «Образ — это конструкция мозга из реальностей мира», — утверждает обратное.

Этим неким философом был не кто иной, как тот же самый Н. Бердяев.

Противоречивость маститого философа и тупиковый монизм не менее маститых, но более последовательных в своих заблуждениях его собратьев по перу, вытекает из непонимания того, что образ, информация, идея, короче говоря, дух, как и сама материя, не являются самостоятельными реальностями, но в единстве своём предстают перед нами в качестве живой мировой телесности и её социального бытия в Целом и в Его волевом поле, сконцентрированном в Боге, как Верховной Личности своего царства.

Рассматривая процессы фоторождения и аннигиляции, мы видим, как «нечто» и его «бытие» переходит в свою качественно другую телесную форму, в своё «ничто» и «небытие», а также и наоборот. При этом первое было причиной рождения второго, а второе следствием первого. При обратном процессе причина и следствие меняются местами.

Чему же отдать предпочтение в определении первопричины или первоначала сущего: свету или массе? Очевидно, ничему, поскольку причина, которая может стать следствием своего собственного следствия, первопричиной быть не может.

Первопричина должна содержать в себе и то, и другое.

Надо отдать должное Гегелю, что эта мысль у него есть: «Начало содержит в себе и „ничто“ и „бытие“, оно есть их единство».

Если Ницше откровенно умничал, наслаждаясь изысканностью своего языка: «Хоть и неясен почерк мой — пустое. Кто его читает?», то Гегель, скорее всего, не имел ясного понимания существа того всеобщего, на которое замахнулся. К нему вполне можно отнести сказанное тем же Ницше: «Кто знает себя глубоко, заботится о ясности; кто хотел бы казаться толпе глубоким, заботится о темноте. Ибо толпа считает глубоким всё то, чему она не может видеть дна: она так пуглива и так неохотно лезет в воду!».