Всегда возвращаются птицы

В средние века dissidens[30] в западноевропейских странах считались вначале все еретики, затем – христиане, не пожелавшие подчиниться папскому господству. В современном понятии слово обрело политическую окраску, и с чьей-то легкой руки им нарекли людей, вступивших в противоречие с режимом власти. Годы спустя Иза вспомнит: она слышала это слово от мамы. Мама однажды пересказала им с Гришкой рассказ отца о Даниэле Дефо. Писатель был выходцем из семьи диссентеров, как называли в Англии восемнадцатого века приверженцев «некондиционной» религии. Правящие круги приняли решение дать «честным» христианам право делать с сектантами все, что заблагорассудится. Изгонять из домов, отбирать землю и скот, жечь (грабить) имущество. Возмущенный писатель сочинил сатирический пасквиль на правительство, нашедший живой отклик в народе. Власти приговорили Даниэля Дефо к недельному стоянию у позорного столба. На площадях обычно шла бойкая торговля, горожане могли насладиться зрелищем беспомощности преступников и потешить себя, забрасывая их тухлыми яйцами и гнилыми овощами. В то время наказание из самых безобидных, у человека по крайней мере сохранялась надежда остаться в живых. Изредка, если яйца заменялись камнями, она не оправдывалась. Но в случае с писателем надежды не оправдались у правительства. Вместо ожидаемых поношений люди «закидали» бунтаря цветами. Пришлось снять приговор, после чего Дефо сочинил «Оду позорному столбу». Роман о Робинзоне Крузо, созданный им спустя много лет, стал одой человеческой воле.

Речи с Мавзолея ничем особенным не отличались от остальных речей, но толпа взревела особенно мощно.

– Стратегическая задача, от которой зависит строительство коммунистического общества… Советский народ полностью поддерживает и одобря… Даздра… Даздрапермая праздмеждународсолидарнострудящ… Ура, товарищи!

Тысячи людей мгновенно присягнули: «Ура-а-а!» В подъеме могучего энтузиазма и человеколюбия колонны демонстрантов были готовы заключить в объятия весь мир. На ходу пели хоры заводчан в синих комбинезонах, фабричных девушек в красных косынках. На тихой скорости ползли машины, убранные гирляндами бумажных цветов, с макетами кораблей, тракторов, ракет и фигурными группами физкультурников. Проехало гигантское чучело пузатого буржуя с сигарой во рту и бомбой под мышкой. За «дядей Сэмом» поползли пугала поменьше – отечественные помехи социализма – пьяницы, несуны, тунеядцы, похожие на масленичные чучела…

Когда раскатистые речи пошли на спад, рукоплескания прервались громовыми аккордами песни «Красная гвоздика», а вскоре въевшийся в глаза парадный костер притух и высыпался тлеющими углями на уличные площадки, где начались концерты. Иза отцепила с груди «спутницу тревог» и накинула поверх блузки и юбки белую тунику с крылами на рукавах: курс подготовил к празднику театрализованный монтаж. На свободном пятачке Арбата выросла широкая многоступенчатая лестница, закрепленная вроде стремянки. Ребята с цветными планшетами в руках плотно встали на ступени, и лестница превратилась в часть картины «Герника» Пикассо. Вышагивая прямо из живого витража, студенты читали стихи Ильи Сельвинского, молодых поэтов Евтушенко и Рождественского. Едва выпорхнула белая птица, глаза зрителей устремились к ней. Страшная мозаика стиралась от взмахов рукавов-крыльев, как резинкой стирают карандашный набросок с листа, – статисты поворачивали планшеты светлой стороной к толпе. К заключительному аккорду моцартовской «Лакримозы» вместо изображения хаоса в убитом фашистами испанском городе возник лаконичный рисунок. Тот самый, на котором гениальная рука художника изобразила простое человеческое лицо мира, обнятое птичьим крылом.

У Изы осталось чувство непростительного отторжения от всеохватного торжества. Утешала мысль, что на майских демонстрациях в Ксюшиной деревне будет меньше трибунных речей и краснознаменных вспышек… Но вот отгремели праздники, и неощутимые нити времени подтянулись, еще быстрее заскользили вперед в темпе сюиты Свиридова. Потом не верилось, что апогей волнений, недосыпа и студенческих суеверий (конспекты под подушкой, медный пятак под пяткой, кукиш в кармане) остались позади.

Диплом о высшем образовании Иза получила не «красный». Но разве могла какая-то тройка (по «советскому праву») заглушить радость учебного финала! Новоиспеченные выпускники полночи бродили по набережной Москвы-реки, пугая ночные окна взрывами молодого смеха. Дорога превратилась в пешеходную, вслед редким патрульным машинам несся прощальный хор «Гаудеамус», и юная луна плыла по волнам поперек дрожащих фонарных дорожек. Однокурсники обещали переписываться, не терять друг друга и планировали грядущие встречи. Кто-то выгреб из карманов шпаргалки и бросил в реку. Узкие бумажные ленточки закрутило течением, унося под мост.

– Спасибо, альма-матер! Мы свой, мы новый мир построим!

– Нэ звалися, строитель!

– Не, не свалюсь! Стипешка скончалась! Да здравствует зарплата!

– До свидания, Москва!

– Здравствуй, Свердловск!

– Горький!

– Фрунзе!