Всегда возвращаются птицы

– Якутск! – Иза крикнула и осеклась. При чем тут Якутск? Ей же в Забайкалье…

– Да здравствует Советский Союз!

– Ура, товарищи!

– Ура-а-а!

– Москва, спасибо-о-о!

…Прощай, Москва златоглавая! Прощайте, столичные театры, любимый зал Васнецова в Третьяковке, метро и троллейбусный маршрут «Б» по Садовому кольцу! Прощайте, Ленинские-Воробьевы горы, душистые липы, могучие дубы и смотровая площадка с белым фокусом Лужников! Прощайте, церковь Троицы и благовест, так и не сумевший завлечь Изу в двери храма… За то время, пока она училась, Москве было присвоено звание города-героя, в Александровском саду на Могиле Неизвестного Солдата зажегся вечный огонь, в районе ВДНХ возвели Останкинскую башню – Общесоюзную радиотелевизионную станцию имени 50 лет Октября – самое высокое сооружение в мире. А вокруг себя Москва обложилась многокорпусными ульями новостроек, куда и Ксюша с Изой внесли свою маленькую лепту. Прощай, звон-город, в чей многозначный норов и невероятную энергию Иза так и не сумела вписаться.

В институтской аллее компанию застал короткий дождь. Летучая дымка поднялась над землей на вырост травы, какой она станет в полной силе лета. Город заблестел умытыми крышами. Небо ловило лучи занимающегося рассвета, и восточный край, где живут кузнецы солнца, уже плавился жаркой медью. «Давай пожмем друг другу руки, и в дальний путь…» – полетели с крыльца общежития погрустневшие голоса. В доме, который был родным целых пять лет, снова шел ремонт, снова в заляпанной штукатуркой передней нервничали вахтерша и пальма, и свежевыбеленные комнаты четвертого этажа готовились принять абитуриентов. Осенью другой народ станет просыпаться здесь по утрам под дуэт дворницкой метлы с коридорным радио, торопливо досматривая сны перед бесконечной муштрой…

До комиссии по распределению осталось несколько часов. Иза решила чуть прикорнуть и с ходу врезалась в зеленый, просквоженный солнцем туннель знакомой тропинки в ельнике. Побежала, счастливая, заранее зная, что ее ждет за поворотом. Сон не был сном. Он был воспоминанием.

«…Пришла, птичка моя?» – Матушка Майис обняла Изочку, примчавшуюся на алас из заводского околотка. Дядя Степан неподалеку загонял в пастбищную изгородь отбившуюся от табуна кобылицу с жеребенком.

«Это твоя лошадь?» – спросил отца Сэмэнчик.

«Наша. – Дядя Степан закрыл жердевые воротца. – Видишь: клеймо колхоза на боку у нее стоит».

Такой ответ не удовлетворил обуреваемого стяжательскими мыслями сына: «Так наша или колхозная?»

Майис засмеялась: «Да наша, сынок, наша – колхозная!»

Обмирая от нежности, пятилетняя Изочка прислушивалась к негромкому смеху Майис, прижималась к ней, вдыхая родной запах… Очнувшись, Иза с захолонувшим сердцем ощущала его еще несколько секунд.

Запах одежды Майис зависел от календарной страды. Поздней весной от платья веяло кислинкой кумысной закваски, в середине лета – подвяленными травами. Осенью оно издавало дразнящий аромат продымленных кож для шитья торбасов. Но так пахнут многие трудолюбивые хозяйки, а у Майис был дух, присущий только ей. Изочка любила его втайне от мамы и больше всего. Он владычествовал над прозрачным детским временем, над маленьким Изочкиным миром с первого дня жизни: притягательный, как сладкий сон в глубине первотворенья, ни с чем не сравнимый дух молока. Якутские женщины долго кормят детей. До пяти лет левая сторона груди матушки Майис принадлежала Изочке, правая – Сэмэнчику. Это была их единственная общая собственность, из-за которой они ни разу не повздорили, как обычно ссорились и даже дрались, деля игрушки. Чудесных коровок и оленей с ветвистыми рожками дядя Степан мастерил из тальниковых прутьев… А когда Изочка переезжала в город, Сэмэнчик, подавив в себе прижимистость, отдал ей главную свою драгоценность – куриного бога. Тогда же дядя Степан подарил маме серебряные серьги. Мама и Майис, обе одинаково любимые Изочкой, обе с одинаковыми серьгами, стали похожи друг на дружку еще сильнее. Но с одной Изочка уезжала в город – в неведомую страну, где никогда не была, а вторая оставалась в любимой деревне. Изочке хотелось ехать и в то же время остаться, но о выборе ее никто не спросил. Матушка Майис взяла молочную дочь на колени, обняла-закачала: «Как я буду без моей птички?» Долго махала вслед…