Всего лишь зеркало

Вот вам Божий мир, состоящий из будничных забот: люди пашут землю, занимаются скотоводством, рыбачат – как говорится, добывают хлеб насущный. Словом, живут, послушные зову природы. Суета сует. А тот, кто дерзнул подняться выше всех, воспарить над суетой, долететь до Солнца как-то неуклюже сверзился, булькнул в воду – и никто этого даже не заметил. Вот пастух среди деловито жующих овец (он близоруко смотрит в небо: его интересует, конечно, погода, а не чиркнувший по тучке человек воспаривший, подобные глупости добропорядочного пастуха не волнуют), вот пахарь на зеленом мысу (в поте лица своего, разумеется, поэтому лица-то, собственно, и нет: важно, что он пашет, а не какое у него лицо), а вот крупным планом впечатляющий круп его помощницы, доброй лошади; пахарь в алой рубахе со знающей свое дело лошадью выше всех над уровнем моря, ближе всех к небу, между прочим, по принятой Брейгелем иерархии; вот почему рядом с землепашцем – меч и мошна, набитая златом (поближе к тебе, зритель, подальше от дурака Икара, лица которого, кстати, по понятным причинам также не разобрать); вот моряки доблестного военно-торгового флота, уходящие в море: им тоже не до праздного глазения, ибо и они заняты делом, они ставят паруса. Все дышит и пышет благонравием.

И среди этого мирского благолепия маленьким диссонансом, только обостряющим чувство гармонии, нелепо торчат голые ноги бунтаря из лужи залива. Перья распавшихся крыльев ветер уносит смешливый.

Самое смешное и трагичное – Икара в упор не заметили. Ни одна душа не отреагировала на первый полет человека в космос.

Кроме Питера Брейгеля (старшего). Да вот нас с Аликом.

Так ведь картина-притча брудера Питера, Мужского, как известно, как раз о том, что никто ничего не заметил…

У Алика было чувство юмора и художественный вкус. Мне приятно, что мой роман ему понравился. Но я уже знал, что он обязательно коснется концовки.

И я не ошибся. Вот его последнее письмо.

«Я уже говорил Вам, что роман Ваш, вернувший меня к жизни, жизнь-то у меня и отнял. Это не обвинение, это, если угодно, комплимент. Так вот. Я не принимаю в Вашем романе только концовку. Такой слащавый, лишенный энергии трагизма конец задает всему роману и, соответственно, всей нашей жизни иной вектор, иную содержательную направленность. Роман, опаскуженный благими намерениями, начинает противоречить себе в такой степени, что ему перестаешь верить. Вы пошли на компромисс, Вы проявили слабость. Я имею право сказать Тебе это, ибо нет у Тебя более преданного, а потому непримиримого, почитателя. Я Твой абсолютный читатель. Без меня Твой роман был бы невозможен. Он был бы мертвым, невостребованным.

Я тебе шепотом выскажу одну мыслишку. Если бы ты отважился на беспросветный финал, если бы ты не дрогнул и обрубил все концы, говорю я, то, возможно, мы бы с тобой пили сейчас шампанское. Понимаете? Хе-хе-с.

Вы не оставили мне выбора. Финал Вашего романа делает меня неполноценным, подносит зеркало к моей жизни с другой стороны и издевательски поигрывает ракурсами. Я не готов к таком финалу, я в самом начале отверг его как банальную розовую чушь. Это нелогичный финал. И не очень-то гуманный, не питайте иллюзий. Лучше честно сказать, что всем нам крышка: мы хоть шевелиться начнем. А Вы опять про небо в алмазах. И почему это каждый писатель (не путать с рассказчиком и сочинителем) считает своим долгом пострадать за гуманизм, которого не бывает без привкуса чудес? Гуманизм – это жестокая правда, настолько жестокая, что перенести ее можно только потому, что это правда. Правда рождает достоинство, но отнимает жизнь. Именно об этом Ваш роман, вплоть до самого конца…

Я бы предложил такой финал.

«Серьезно отнесешься к женщине – перестанешь себя уважать; несерьезно – будешь несчастлив». Вот лейтмотив романа и смысловая доминанта его финала, выступающего концом и одновременно органическим продолжением романного целого, – финала, устремленного к началу романа. Герой отлучает «счастье» и «смысл» от «женщины». Это неизбежно. Следовательно, он расстается с той, к которой питает известную слабость. Любовь – это серьезное отношение, невозможное для серьезного героя. И что потом? Потом смерть, которая является началом всякой жизни. Он умирает, а женщина рожает от него ребенка. Уже после его смерти. И жизнь продолжается, и герой не унижен сказкой.

Прощайте (тут он назвал меня по имени-отчеству). Видит Бог, мне жалко с Вами расставаться. Но иного финала я просто не представляю. Пора. А как не хочется бросать ручку, обычную пластмассовую шариковую ручку. Атрибут цивилизации. Ярко красного цвета. Держусь за нее, как за соломинку. Глупо…»

Меня охватило чувство праведного гнева, слегка смешанного с отчаянием (как известно, непростительным смертным грехом). Я подошел к зеркалу и заорал в лицо своему покореженному отражению, так сказать, швырнул в морду сопернику гроздья гнева: