Светлана, заметив меня, не стала вести себя как при постороннем. Она неторопливо осушила слезы, потом долго возилась с носовым платком, приводя себя в порядок. Наконец, изволила обратить внимание на меня.
Я был чужаком, вторгшимся на интимную территорию. С другой стороны, и меня застали в минуту откровенности: я сам, по собственной (доброй или недоброй?) воле, прибыл на могилу того, кто так или иначе был мне дорог. Своим визитом я признавался в этом, и это была дань слабости. Отрицать мое неравнодушие к Алику было бы глупо.
Вдова тонко почувствовала мутный эфир, объединяющий нас. Она взяла меня под руку, и мы, связанные общим горем, направились к общим радостям (по умолчанию). В этой ситуации все, сделанное, сказанное или помысленное мной против вдовы, решительно оборачивалось против меня. В частности, уйти от вдовы не женихом означало тут же, не сходя с места, превратиться в подлеца. Вот это я и называю великим умением налаживать отношения, самым естественным образом оборачивая все двусмысленное в свою пользу.
У вдовы в скором будущем, не сомневаюсь, будет три завода. Нет, пять как минимум.
Поскольку о котах и вдовах я так ничего и не сказал, считаю уместным выполнить свое обещание вернуться к этой теме именно сейчас. Возможно, это не лучшее время и место, но других просто не предвидится: что-то подсказывает мне, что роман близок к завершению (хотя агония – понятие растяжимое и трудно прогнозируемое). Так вот. Кошки, мне кажется, весьма и весьма напоминают вдов, даже белые, не говоря уже о черных. Они, кошки и вдовы, естественны и грациозны. При всем том, что они и не думают скрывать своих корыстных намерений, одно удовольствие наблюдать за тем, как они с неподражаемой ленцой, как бы нехотя, словно уступая назойливым упрашиваниям, добиваются своих целей. Им глупо завидовать, ибо здесь нет умения или искусства: это Божий дар. Надо родиться вдовой или кошкой.
Вот почему, с обожанием глядя на Светлану, я с придыханием полуспросил, не скрывая зародившейся надежды:
– Ангел мой, а ведь ты не беременна…
Кошка осталась кошкой. Она вывернулась у меня из-под руки и неотразимо возразила:
– Неужели ты думаешь, что когда-нибудь узнаешь об этом наверняка? От тебя, возможно, и Марго беременна. Мы еще не решили. А я все равно рожу ребенка, и это будет мой ребенок. А вот твой или нет – ты никогда об этом не узнаешь.
Смех ее чем-то напомнил довольное утробное урчание.
32
Рассказать о богатой и содержательной жизни – значит поведать о том, как приятное роковым образом превращается в себе противоположное. Трагедия подстерегает удовольствие, приятное во всех отношениях порождает катастрофу, все это переплавляется в сладкую муку, отказаться от которой – погибнуть, а жить с ней – выше отпущенных тебе сил.
Приличный человек и трагедия становятся ближайшими родственниками. Жить – значит существовать в королевстве кривых зеркал, где вы будете отражаться очень неприлично. Комната смеха по нечетным дням будет превращаться в комнату ужаса. Вы обречены слоняться по лабиринтам в поисках единственного запылившегося нормального зеркала, которое отобразит вас без искажений, таким, каков вы есть на самом деле. И вы найдете его, желая того или не желая. Иногда после этого человек делает вид, что нечаянно разбивает честное зерцало, которое разлетается вдребезги, как будто к нему приложились доброй кувалдой, и мчится в зал с кривыми зеркалами. Но пыльное зеркало, то самое мерзкое стекло, будет время от времени обнаруживаться в самых неподходящих местах, то ли преследуя вас, то ли пытаясь чем-то помочь. Оно превратится в гадкий инструмент идентификации. А надо ли это человеку, для которого инструментом познания стал миф?
Мне вдруг стало понятно, почему в моем романе «Женщина, которая любила ночь» безнадежная ситуация, которая завораживала своей безнадежностью, взяла и банально закончилась любовью. И я, слабо посопротивлявшись для приличия, особо не препятствовал этому. Роман честно отразил самый главный закон жизни, который можно отразить только романом. На закон, отраженный в зеркале философии, смотреть нельзя, как на солнце. Нужны защитные очки или защитный экран. Нужно постепенно приучать свое зрение к истине, угрожающей жизни. Алик сунулся без спецсредств – и что же?
Крылья свои опалил, словно Икар неразумный.
Кстати, по поводу Икара… В письмах у Алика я обнаружил репродукцию картины Питера Брейгеля (старшего) «Падение Икара».
Честное отражение. Я, разумеется, прочитал картину как письмо.