Вселенная «Мастера и Маргариты». Книга 1

«Однажды мы с бабушкой зачем-то ходили к Бороде домой, на Миусскую улицу. Несколько раз – в клуб, в Старопименовский. Узкий проход, крутая лестница вниз.

– Даже вывески нет, – удивлялась бабушка.

Вывески не требовалось: посторонние сюда не заглядывали. Клиентура своя: артисты после окончания спектаклей. И клуб, и ресторан начинали работать поздним вечером».

Впрочем, далее Елена Романовна уточняет:

«Летом ресторан переезжал в филиал – уютный садик на Страстном бульваре, во дворе дома N 11. Там находился "Жургаз" – журнально-газетное объединение, возглавляемое Михаилом Кольцовым. В "Жургазе" работали и мама, и Катя».

И всё же в суровую эпоху 30-х годов советские писатели не могли пировать «у Грибоедова» столь роскошно, как описано в романе. Нет-нет, вкусно поесть у них была возможность и в 30-е – но не на открытых верандах, не на виду у всех. Даже летний «театральный» ресторан располагался обособленно. Сибаритствовала «новая аристократия» преимущественно в закрытых помещениях.

Да и меню, судя по всему, было несколько скромнее. Вместо «порционных судачков а-ля натюрель» и супа-прентаньер посетителей баловали несколько иными блюдами.

Мушкина вспоминает:

«Среди постоянных посетителей трое друзей – лётчик Валерий Чкалов, артисты Иван Москвин и Михаил Климов. Говорят, Климов – единственный, кого Борода допускал на кухню: артист был великолепным кулинаром. Благодаря ему в ресторане появилось фирменное блюдо «биточки по-климовски». А сам Борода изобрёл «селёдку по-бородински».

Дело в том, что уже в начале 1929-го года власти страны стали пожинать печальные плоды бездумной коллективизации и вынуждены были ввести карточную систему во всех городах СССР. Первым был нормирован хлеб, затем и другие дефицитные продукты – сахар, мясо, масло, чай и прочее. В 1932-1933 годах карточки ввели даже на картофель. Какие уж тут дупеля, гаршнепы и бекасы…

Правда, продовольственные карточки были отменены в 1935 году, то есть за пять лет до завершения последней редакции романа. Однако даже после этой отмены роскошь нэповских времён была уже невозможна. Страна жила более чем скромно. Хотя в магазинах не вывешивался официальный список продуктов и нормы их отпуска, купить больше 2 кг мяса и 0,5 кг сливочного масла за один раз было нельзя. Если власть предержащие и пировали, то уж никак не на глазах у полуголодных пролетариев за столиками на веранде.

Да и карточки были упразднены лишь на словах. Вот что пишет о «послекарточном» периоде коллекционер документов советского времени Виктор Павлович Крайнов:

«Продуктовые карточки… Эти карточки в советское время существовали почти всегда. Даже тогда, когда официально они отрицались! Назывались они по-разному – талонами, списками. На крупных предприятиях рабочих дополнительно снабжали продуктами и там такие дополнительные продуктовые карточки назывались "квитками". По квитку можно было получить полкило комбижира и две банки консервов. У меня есть образцы этих квитков 1939 года.

Это тот год, когда в стране звучал лозунг "Жить стало лучше, жить стало веселее"… В сентябре 1939 года Молотов выступил по радио и сказал: "Наша страна обеспечена всем необходимым и может обойтись без карточной системы в снабжении". Как же! Уже через несколько месяцев с прилавков магазинов стали исчезать хлеб и мука. В сельскую местность и вовсе направлялись директивы о запрете продажи муки и хлеба. В начале 1940 года подорожал сахар, в полтора-два раза подскочили цены на мясо, рыбу, жиры, сыр, молочные продукты, картофель и овощи. Сами нормы отпуска основных продуктов питания уменьшились в два раза. Но самое интересное, что официально продуктовые карточки в СССР были введены лишь в июле 1941 года, когда вовсю уже шла война».

И всё же литературная элита любила погулять и в 20-е, и в 30-е годы. Так, Максим Горький в статье «Литературные забавы», написанной в июне 1934 года, описывал нравы «кабачка Дома Герцена» и указывал на «разлагающее влияние некоторых "именитых" писателей из среды тех, которые бытуют "в кабачке имени Герцена"».

«Многие из "именитых" пьют гораздо лучше и больше, чем пишут. Было бы ещё лучше, если бы они утоляли жажду свою дома, а не публично», – отмечал Горький. Он также выражал беспокойство по поводу дурного влияния писателей старшего поколения на «молодых литераторов»:

«В результате этой «дружбы» многие из них, начиная подражать им, усваивают не столько мастерство, сколько манеру поведения, отличавшую их в кабачке Дома Герцена!».

ХОТЕЛОСЬ БЫ ОБРАТИТЬ ВНИМАНИЕ ЕЩЁ НА ОДНУ МАЛЕНЬКУЮ, но важную деталь. В черновой редакции 1932 года «востроносая баба в ситце» поясняет после гибели Берлиоза:

«– Аннушка… Аннушка, говорю тебе, Гречкина с Садовой, рядом из десятого номера… Она… она… Взяла на Бронной в кооперативе постного масла по второму талону… да банку-то и разбей у вертушки…».

А теперь сравним с окончательным вариантом:

«– Аннушка, наша Аннушка! С Садовой! Это её работа! Взяла она в бакалее подсолнечного масла, да литровку-то о вертушку и разбей!».