Всемирная библиотека. Non-Fiction. Избранное

Я привел мотив интеллектуального порядка; есть и другие, эмпирические. Все с грустью жалуются на наш век, неспособный придумывать интересные сюжеты; никто не осмелится показать, что если этот век в чем и превосходит предыдущие, так это как раз в изобретении сюжетов. Стивенсон – писатель более пылкий, более разнообразный, более проницательный и, может быть, более достойный нашей безраздельной дружбы, чем Честертон, но выстраиваемые им сюжеты слабее. Ночами, полными скрупулезного ужаса, Де Куинси углублялся в самое средоточие лабиринтов, но так и не отчеканил свои картины unutterable and self-repeating infinities[289] в виде фабул, способных равняться с Кафкой. Ортега-и-Гассет справедливо отметил, что «психология» Бальзака нас уже не удовлетворяет, но ровно то же он мог бы сказать о его сюжетах. Шекспиру и Сервантесу нравился двойственный образ девушки, которая, не теряя красоты, выдает себя за юношу; подобный ход больше не работает. Я считаю себя свободным от фетишистского преклонения перед современностью, от иллюзии, будто вчерашнее по самой своей сути чем-то отличается от нынешнего и не похоже на завтрашнее; тем не менее я признаю, что ни одна другая эпоха не может похвалиться романами с таким замечательным сюжетом, как «The Turn of the Screw», «Der Prozess», «Le Voyageur sur la Terre»[290] и как этот, который удалось придумать в Буэнос-Айресе Адольфо Биою Касаресу.

Детективные истории – еще один типичный жанр века, не-способного-де изобретать сюжеты, – рассказывают о загадочных событиях, которые затем удостоверяются и растолковываются событием вполне понятным; Адольфо Биой Касарес счастливо справился на этих страницах с задачей более трудной. Он разворачивает своего рода одиссею диковин, к которым, кажется, не подобрать другого ключа, кроме галлюцинации или символа, и целиком объясняет их на основе одного фантастического, но не сверхъестественного допущения. Из боязни дать поспешную или частичную подсказку я не стану останавливаться на сюжете и множестве тончайших хитростей исполнения. Скажу только, что Биой дает новую, чисто литературную разработку понятия, которое опровергали Августин и Ориген, которое отстаивал Луи Огюст Бланки и которое с незабываемой музыкальностью передал Данте Габриэль Россетти:

I have been here before,
But when or how I cannot tell:
I know the grass beyond the door,
The sweet keen smell,
The sighing sound, the lights around the shore…[291]

Рассчитанное воображение – нечастый, скажу больше, редчайший гость в испаноязычной словесности. Классики впадали в аллегорию, в сатирические преувеличения сатиры, а иногда – попросту в словесный разлад; из недавних лет могу вспомнить лишь некоторые рассказы из «Чуждых сил» и одну-другую новеллу несправедливо забытого Сантьяго Дабове. Так что «Изобретение Мореля» (заглавие которого с сыновним чувством отсылает к другому изобретателю-островитянину, доктору Моро) приносит в наши края и наш язык новый жанр.

Я обсуждал с автором сюжетные детали; сегодня я увидел сюжет целиком и думаю, что не впаду в ошибку или ходульность, назвав его безупречным.

1940

Герман Мелвилл «Писец Бартлби»

Зимой 1851 года Мелвилл опубликовал «Моби Дика» – огромный роман, принесший ему славу. История разрастается страница за страницей, пока не приобретает вселенских масштабов: сначала читатель может подумать, что в ней рассказывается о суровой жизни китобоев-гарпунщиков, затем – что речь идет о безумии капитана Ахава, стремящегося во что бы то ни стало найти и уничтожить Белого Кита, а потом кажется, что Кит, Ахав и его неустанная погоня по всем океанам планеты суть символы, зеркала мироздания. Желая дать намек на символическое прочтение, Мелвилл решительно заявляет, что это не так и что никто не должен «рассматривать Моби Дика как некий чудовищный миф или же, что еще отвратительнее и ужаснее, как невыносимо страшную аллегорию»[292]. Привычное значение слова «аллегория», кажется, сбило критиков с толку – все они предпочитают ограничиваться лишь нравственной интерпретацией текста. Скажем, Э. М. Форстер («Аспекты романа», глава 7) резюмирует духовную тему в романе примерно так: «Борьба со злом ведется чересчур усердно и неправильными способами».

Соглашусь, но образ кита символизирует не столько враждебность мироздания, сколько его всеобъемлющую бесчеловечность, его звериную, таинственную тупость. Честертон в одном из своих рассказов сравнивает вселенную атеистов с лабиринтом, в котором нет центра. Такова и вселенная «Моби Дика»: космос (хаос) не только принципиально враждебен человеку, как полагали гностики, но и иррационален, подобно космосу из стихов Лукреция.