Всемирная история. Османская империя

Даже заняв османский престол, молодой султан не чувствовал себя еще вполне уверенно на троне и первое время предусмотрительно сдерживал свою неистовую натуру, полагаясь больше на собственное коварство, чем на чужую преданность. Напрасно придворные, знавшие о злопамятности своего нового повелителя, опасались немедленных репрессий. Султан намеревался до поры умиротворить старых врагов, а не заводить новых. Принимая присягу столичных сановников, Мехмед как ни в чем не бывало обнял и поцеловал своего давнего оппонента Халил-пашу, утвердил его в должности и сообщил, что отныне во всем полагается на мудрость и опыт великого визиря.

Лучше всего скрытную и расчетливую натуру Мехмеда характеризует совершенное по его приказу убийство собственного девятимесячного брата, потенциального претендента на престол, принца Ахмета. Пока Мехмед внешне благосклонно принимал поздравления от его матери, люди султана проникли в гарем и утопили ребенка в ванне. Это гнусное дело новый правитель османов поручил герою осады Белграда Али-бею Эвренос-оглу. Даже известный своей безжалостностью турецкий полководец счел полученный приказ недостойным, но ослушаться государя не посмел. Сразу после убийства ребенка несчастную мать отправили подальше от двора, в Анатолию, и снова выдали замуж…

С другой вдовой отца, Марой Бранкович, Мехмед II обошелся иначе. С богатыми дарами и почестями он отпустил мачеху на родину, ко двору ее отца – сербского деспота Георгия Бранковича. Когда же сербы под предлогом возмещения расходов на содержание Мары овладели несколькими приграничными городками, султан предпочел не заметить этой дерзости, старательно демонстрируя европейским послам свою добрую волю. Дубровник, Валахия, Венгрия, Венеция, остров Родос и даже Афонский монастырь получили от Мехмеда заверения в дружбе и благорасположении. Императору Константину новый османский правитель пообещал не посягать на его столицу и другие византийские земли: «Клялся… погаными своими книгами… в том, что до гроба пребудет в любви и согласии с ним и со всеми его пригородами и городами», – писал хронист.

После таких речей многие христианские государи охотно поддались соблазну обмануться молодостью и покладистостью Мехмеда. Трапезундский император откровенно ликовал, поздравляя византийского легата Георгия Сфрандзи[71] с кончиной Мурада II. «Государь мой, это не радостное известие, а весьма печальное, – возражал ему гость. – Тот [Мурад] был стар, и попытка выступить против Константинополя была им уже совершена, и больше ничего такого он предпринимать не собирался, желал лишь мира и спокойствия. Этот же проклятый [Мехмед], который теперь стал господином, – молод и с детства враг христиан… И если Господь допустит, чтобы в нем возобладала злоба, то я не знаю, что и будет».

Слова искушенного византийца стали пророческими – то, что европейцы принимали за нерешительность и даже миролюбие, на деле оказалось нежеланием распылять силы перед претворением в жизнь ошеломительно амбициозных намерений Мехмеда II. «Если я покорю Константинополь, – заявлял новый султан, – то превзойду всех своих предков, потому что, часто пытаясь овладеть этим городом, они не достигли ничего». Этой великой цели Мехмед подчинил все свои помыслы и ресурсы османского государства. Несколько тысяч дворцовых слуг, в том числе загонщиков и сокольничих, были уволены или переведены на воинскую службу. Деньги, прежде расходовавшиеся на роскошную жизнь султанского двора, молодой правитель направил на нужды армии и создание флота. Особое внимание Мехмед II уделил артиллерии – имевшимся в его распоряжении требушетам и мелкокалиберным пушкам явно недоставало мощности, чтобы пробить простоявшие более тысячи лет Феодосиевы стены[72].

Решение этой проблемы пришло к османам в лице талантливого венгерского инженера по имени Урбан. Незадолго перед тем он предлагал свои услуги императору Константину, который сначала назначил мастеру оскорбительно низкое жалованье, а потом и вовсе не платил ничего. Скупость – или же безденежье – правителя Византии стали роковыми для его державы… Османский султан, напротив, встретил Урбана с почетом и пообещал ему вознаграждение, многократно превышавшее любые посулы византийцев, – при условии, что тот сможет отлить для османов орудие, способное разрушить неприступные стены имперской столицы. «Я могу изготовить бомбарду[73], которая будет бросать каменные ядра любой величины, – с гордостью ответил мастер. – Я хорошо знаком с их фортификацией. Не только ее стены, но и вавилонские превратит в порошок выпущенное из моей бомбарды ядро».