Всерьез (ЛП)

Я сглотнул, и вина, стыд, боль и любовь переплелись внутри, словно мочалка из проволоки, до такой степени, что даже не знал, как все это вынести или удержать в себе.

— То есть обычно, — продолжал тем временем Тоби, — любовь, утрата и вся остальная херь распределяются на всех, но сейчас, кроме меня, никого нет. Дед всю мою жизнь был рядом, всегда поддерживал. И как, блин, мне сделать, чтобы это значило достаточно?

Я прижался к ноге Тоби, удачно спрятав лицо в сгибе его колена, и постарался дать ему какой-то ответ.

— Ты скорбишь, и помнишь, и живешь.

Кажется, голос меня выдал, потому что его свободная рука зарылась мне в волосы и чуть потянула на себя, словно он хотел, чтоб я на него посмотрел.

— Лори, ты что, плачешь?

Вашу мать. Плакал. Ужасными липкими слезами, которые жгли глаза.

— Не знаю, что со мной такое.

— Ты правда из-за меня плачешь?

Выходит, что так. Словно таким образом можно как-то уменьшить его боль. Еще один легкий рывок заставил меня поднять голову и посмотреть на него, несмотря на стыд и мокрые глаза, беспомощно страдая из-за его несчастья.

— Господи. — Он провел большим пальцем под моими ресницами, вытирая влагу. — Ну ты даешь.

— Знаю, что мои извинения тут ничего не изменят, — пробормотал я, — но прости, что в тот момент не был с тобой, прости, что не поддержал, прости, что не помог, хотя тебе было тяжело и наверняка еще какое-то время будет тяжело, прости. Я бы хотел все это как-то облегчить, но знаю, что не могу. — Я сделал глубокий и рваный вдох со всхлипом. — И прости меня, пожалуйста, что реву тут как дурак, потому что я ни хера не понимаю, как так получилось.

— Ничего. — Он скатился с дивана мне на колени и поцеловал прямо сквозь поток беспомощных слов и соли. — Мне… приятно. Оно помогает. Вообще, все как-то наплывами происходит, знаешь. Иногда настолько совсем ничего не чувствую, как будто забыл, что он умер, или, может, это я умер, или что-то вроде. — Он свернулся в моих руках, и я прижал его так крепко и надежно, как только получалось. — Так что поплачь за меня, ладно? Раз сам я сейчас не могу.

И я плакал какое-то время, все еще сжимая Тоби в объятиях, пока он рассказывал мне истории о своем дедушке — мужчине, который воевал, совершал ужасные ошибки и так поздно научился любить.

Потом я отнес Тоби наверх, раздел и уложил в кровать. Сперва мы просто лежали, обнявшись, но потом переплелись более целенаправленно, более нетерпеливо, находили друг друга поцелуями и прикосновениями, редкими словами и еще несколькими слезинками. Тоби брал меня и делал своим, и для этого ему не требовалось ничего, кроме собственного тела.

Я проснулся ранним утром в одиночестве. Первой реакцией была волна паники из-за того, что меня бросили, за которой пришли картины убитого горем Тоби, бесцельно бродящего по улицам Лондона глубокой ночью. Когда сон отступил, свое законное место вновь занял глас здравого смысла, заключивший, что Тоби, скорее всего, просто где-то в другой комнате. Так что я встал, надел халат и отправился на поиски.

Он обнаружился сидящим по-турецки на полу в гостиной с грудой веревок в руках. В мерцающем свете от черно-белого фильма он, кажется, учился завязывать узлы по видавшей виды «Книге узлов бойскаута».

Тоби вздрогнул, когда я положил руку ему на плечо.

— Не спалось?

— Извини, не хотел тебя будить.

— Всегда буди и даже не думай. — Я опустился на колени рядом. — Что делаешь?

Он пожал плечами.

— Не знаю. Решил, а вдруг поможет. Займет чем-нибудь мозг, чтобы не думать про деда. Это знаешь… типа как когда тебе зуб вырвали. И ты постоянно проверяешь то место языком, чтобы убедиться, что там правда… ничего нет.

— Ох, милый ты мой.

Он потер глаза ребром ладони.

— Лучше б я смог заплакать. Так ведь обычно происходит, да? И тогда мне станет получше.

— Горе у всех проявляется по-своему, здесь нет каких-то нормативов.

— Это да… — Он бросил взгляд на протянувшиеся по гостиной веревки. — …это я уже усвоил, кажется.

— Помогает?

Он вздохнул.

— Да не очень. В основном, просто пипец как бесит.

— А что не так?

— Ну, руки мне нужны, чтобы вязать узлы, но в то же время надо иметь еще что-то, на чем их завязывать, типа рук.

— Ах да, это часто встречающееся проявление печально известного вопроса курицы и яйца. — Я не знал, что еще ему дать, как еще помочь, так что просто подставил свои запястья. — А что мы смотрим?

Он нашел мои глаза своими, грустными и высеребренными светом от экрана.

— Ты не обязан напрягаться. Со мной все будет нормально.

— Но я хочу. Можно мне остаться? Быть с тобой?

Долгий, вибрирующий выдох, словно уступал он, а не я. А потом его холодные руки взяли меня за запястья и начали — не слишком умело — связывать их вместе. Уж не знаю почему, но веревку он выбрал нейлоновую. По телу прошла слабая дрожь, когда она скользнула по коже — прохладный шелковый шепоток, полный обещаний и опасностей.

— Это «Время свинга». Нашел на айплеере.

— Ни разу его не смотрел.

— У деда он один из самых любимых фильмов. Такой, для воскресных просмотров.