Всерьез (ЛП)

Дать ему то, чего он от меня хочет, попросту не в моих силах. Я не смел притворяться, что у нас существует какое-то будущее. Ему нужен кто-то его возраста или близко к тому, чтобы делить жизнь, которая раскроется перед ним, как когда-то делил мою Роберт.

Я приподнял одеяло, перекатился на пустое место, где недавно лежал Тоби, и опять перевернулся на спину. Он оставил после себя не только пустоту: боль в мышцах, отметины на теле. Вся моя кожа была полна воспоминаний о нем.

Самое плохое в жизненном опыте — осознание, что он совершенно не спасает.

Мысли, движущиеся в бесконечном круговороте вины, самобичевания, безысходности и сентиментальщины, уже начинали поедать сами себя. А чего я ожидал? Мы с Тоби были закрытой системой. Я потерял всякую объективность. По отношению к нему, к себе, к тому, что правильно, а что нет. Пособничество, может, и главное его оружие, но не только оно составляло весь арсенал. Был еще и сам этот образ жизни или, если хотите, подстроенная жизнью уловка, из-за которой я забывал обо всем в присутствии Тоби. Обо всем, кроме проведенных вместе моментов и совершенно абсурдного, но такого искусительного ощущения, что мы — пара.

Черт бы тебя побрал, невозможный мальчик.

Я не имел права так его использовать. Не мог позволить себе стать для него большим, чем временное… увлечение? Помутнение рассудка? Побег от настоящей жизни. История из его бурной молодости, которую он, возможно, однажды расскажет своему любимому человеку.

Я мог бы остаться в постели и изводить себя сладкими и мучительными неоднозначностями желания и стыда, но богатый опыт недвусмысленно напоминал, что при потере контроля над собственной жизнью существует лишь один ответ — отдаться на милость друзей. Не думаю, что они будут особенно сочувствовать, но я и не заслужил сочувствия. Что мне требовалось, так это вернуть обратно рационализм и объективность.

Так что я встал, сполоснулся под душем и пошел в гости к Грейс. Она завела традицию Воскресных блинчиков еще в университете, чтобы избежать натянутых объяснений с приведенными накануне домой кавалерами. И с дополнительными бонусами в виде встречи с друзьями и блинчиков. Сэм, уж не знаю почему — потому что австралиец, что ли? — не сбежал в ужасе и с неловкими прощаниями, в отличие от практически всех остальных ее мимолетных партнеров. Он, если верить Роберту (сам я в тот момент был в Глазго), выполз из спальни в одном полотенце, которое подчеркивало все его достоинства в самом выгодном свете, и сказал:

— О, круто, блинчики. А вы, ребята, значит, друзья Грейс?

Если б в любых отношениях все было так же просто. Просто взять и не уйти.

После Сэма блинчики превратились в более дружелюбный ритуал. Сексуальных партнеров теперь приглашали остаться, а не пытались запугать и подтолкнуть на выход.

Я, по разным причинам, уже довольно долгое время на этих встречах не появлялся. В основном, если говорить начистоту, из-за Роберта. После расставания мы решили не повторять судьбу пар, которые делили друзей, как книги и диски. Благородный порыв, но я не осознал, каково это — встретить бывшего среди людей, которые когда-то были частью нашей общей жизни.

И дело даже не в том, пережил ли я его уход или нет — пережил. Я уже привык быть без него. Просто из-за этого переход от расставания к новой жизни превратился в некое соревнование, и я проиграл. Я не был несчастлив, но он оказался счастливее. А мужчина, который, по уверению всех наших друзей, играл для него роль всего лишь скоротечной реабилитационной интрижки, обреченной на провал, до сих пор находился рядом с ним. Я мог вести себя с ними с прохладной вежливостью при случайных встречах, но одно время мы с Робертом приходили на Воскресные блинчики как пара, а такие воспоминания имеют свойство резать по живому.

Слава богу, в это воскресенье его здесь не оказалось. Встреча вылилась в посиделки в очень узком кругу: Сэм и Грейс, Эми, которая уже уходила, когда я появился, и один из их партнеров — существо с задумчивыми глазами и мягким голосом по имени Энджел.

Они расположились в гостиной, а значит, весь начальный бедлам готовки я уже пропустил, но на блюде оставалось еще несколько уже остывающих ничейных блинчиков, которые можно было присвоить и облить кленовым сиропом.

Грейс осторожно расчесывала пальцами локоны Энджел.

— Эй, а это еще кто?

— Понятия не имею, — ответил ей Сэм, сидевший на полу и прислонившийся головой к ее колену. — Какой-то левый товарищ забрел с улицы, чтобы съесть наши блинчики.

— Да-да, очень смешно, — пробормотал я. — Извините, что давно не заходил.

— Хотя нет, погоди, где-то я его уже видела. Помнишь, Сэм, мы когда-то общались с одним неблагодарным брюзгой?

— Слушай, да, что-то такое припоминаю. Как там его звали?

— Лоусон? Лахлан?

Я вздохнул. Сам, конечно, заслужил, но это ничуть не утешало.

— Может, мне просто уйти?

Грейс широко улыбнулась.

— Не дури, Лоусон, садись. И возьми уже себе блинчик к этой луже сиропа.