Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя

Но и Есенин глубоко чтил Иванова, считая его одним из лучших современных писателей, о чем вспоминали Воронский, В. Наседкин, И. Грузинов. Последний, между прочим, пишет и об упомянутом романе Иванова: «Берет (Есенин) с подоконника “Голубые пески” Всеволода Иванова (…), с аффектацией восклицает: – Гениально! Гениальный писатель!». Говорили даже о том, что он собирается написать об Иванове большую статью. Но ограничился незаконченным очерком с условным названием «О писателях-попутчиках», уже цитированным нами. В частности, упоминает Есенин там и о языке Иванова: язык его «насыщен образами». И образы эти, восторгавшие всех читателей и критиков, были весьма сродни тем, что использовал сам Есенин в своих стихах. Ибо история с его членством в группе имажинистов, т. е. «образников», была неслучайной. Есенин приглашал Иванова «к сотрудничеству в задуманном им журнале “Вольнодумец”».

Как же было Иванову не увлечься Есениным, близко с ним не сойтись, не подружиться, как не потерять голову, когда знаменитый поэт пишет на подаренной ему книге «Персидские мотивы» (М., 1925): «Другу Всеволоду с любовью по гроб. Сергей. 19. 20 /XI-25». Потому и так безропотно шел вслед за Есениным, стоило ему поманить. Как пишет в своих воспоминаниях Жаткин, «стремительно вошедший в квартиру Вс. Иванова Есенин» так «торопил хозяина», что «возражать гостю (…) было бесполезно». А звал поэт его в пивную с цыганами и «захмелевшими почитателями». А вот М. Ройзман вспоминает о походе двух друзей в Малый театр, где за «водворение под диван» зав. лита театра поэт попал в милицию, а Иванов его оттуда «вызволял». Из этих воспоминаний видно, что Иванов всеми силами пытался не поддаваться «хулиганскому» влиянию Есенина, но не всегда удавалось: «Иванов, видимо, хотел казаться солидным, хмурил брови, поджимал губы, но Сергей толкнул его локтем в бок, и Всеволод, не выдержав, засмеялся и сразу стал добродушным и привлекательным». Да и в своем очерке о Есенине, правда, позднем, чувствуется эта дистанция, которую Иванов, чтобы самому не стать «хулиганом», хотел удержать.

И все же это была родственная душа! Очень близкая, родная тому сибирскому «факиру», бродяге, забияке, которого Иванов опишет через десять лет в автобиографическом романе «Похождения факира». И невозможно подумать, как мог он сторониться Есенина, когда глядишь на фото 1924 г., где Иванов заснят в момент почти трогательной близости поэту: если Н. Клюев смотрит в сторону и сам будто случайно тут оказался, то Иванов, склонившись к голове Есенина, положил руку на его плечо. Не зря слишком уж общительный писатель С. Буданцев уже на похоронах поэта, задав вопрос, «Кто у нас следующий?», «украдкой кивнул на Всеволода», – вспоминает Леонов. И добавляет: «У Иванова была тогда большая слава, завидная жизнь: денежно и шумно жил он тогда в Москве». Наверное, хотел написать «пьяно», если он ассоциируется с погибшим Есениным, своим сверстником-одногодкой.

Но Иванов не Есенин. Он из Сибири и раздвоен он был иначе, не так кричаще, как поэт-хулиган, напоминая Джекила и Хайда из романа Р. Стивенсона (по гипотезе О. Лекманова и М. Свердлова). Сибиряк, казак и казах-«киргиз», он знал, что евразийская родина хранит его и всегда выручит и спасет в трудное время. Этим спасением стала книга «Тайное тайных». И если «Экзотические рассказы» были написаны еще при Есенине, то самая главная его книга – после него. Вослед ему. И о нем, и для себя, и для всех. Урок Есенина не прошел даром.

Глава 8 На переломе творчества. «Тайное тайных». В направлении романа

Плохой «Иприт». Гениальное «Тайное тайных»