Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя

Воронский был временно свергнут с поста главного редактора (еще в 1924 г. в журнал пришли редактор «Молодой гвардии» Раскольников и Сорин, зам. зав. отдела печати ЦК), и вместо его имени как руководителя «Красной нови» значилась анонимная «Редакционная коллегия». А в журнале воцарились напостовцы И. Вардин, Г. Лелевич, С. Родов, тот же Зонин, печатая свои статьи и рецензии. Воронский так и писал Горькому: «Мне пришлось уйти из “Красной нови”. Журнал перешел к напостовцам (…). Хозяйничает Раскольников». Благодаря заступничеству Горького, Воронского восстановили в должности редактора «Красной нови», Раскольникова заменили Ярославским, не напостовцем, а среди самих напостовцев начались разногласия, и они разделились: «левое», более радикальное крыло составляли Вардин и Родов, «правое» возглавил Авербах, руководивший и журналом «На лит. посту». В 1926–1927 гг. оппозиция была разгромлена, и партия все более склонялась к поддержке его линии и, соответственно, отворачивалась от «троцкиста» Воронского. Ему еще удалось продержаться, лишь номинально значась в редакции, почти до конца 1927 г.: в ноябрьском номере «Красной нови» его имя из списка редколлегии исчезло.

Так неуклонно в литературе и для литературы формировался приоритет идеологии. А о самой литературе, главном, что ее составляет – искусстве слова, забывали, пока совсем не отодвинули на задний план, периферию восприятия и оценки произведения. Лишь Н. Беленький из журнала «Звезда» назвал «Тайное тайных» «симпатичным явлением, подарком литературе, редкой в последнее время удачей». И еще соратники Воронского из группы «Перевал», восхищавшиеся «ясностью и выпуклостью» каждой фразы, детали, «части рассказа» (А. Лежнев), «плавной, более медлительной, более величавой речью» (С. Пакентрейгер), законченностью, отточенностью, сжатостью, «литьем словесного орнамента» – «влиянием Бунина». То, что с ними, по сути, совпадал в оценке «Тайного тайных» матерый эмигрант-антисоветчик Г. Адамович: «Книга “Тайное тайных” более всего “человечна” какой-то очень тонкой, застенчивой, неназойливой человечностью, написанной с “прояснением” и “суровой простотой”», – характеризовало их предельно красноречиво.

Но останутся незамеченными, непонятными критикетайное стремление, страсть, тяга Иванова к роману. Стремление это станет заметнее, если приглядеться, в каком окружении, ауре, контексте, атмосфере романной горячки создавалось «Тайное тайных». Это был настоящий бум романа: А. Толстой, Ф. Гладков, С. Клычков, Ю. Олеша, М. Булгаков, А. Белый, С. Буданцев, А. Фадеев, А. Чапыгин… И, наконец, Леонид Леонов с его феноменальным «Вором». Чаще всего и замечают близость «Тайного тайных» именно с этим произведением, еще и благодаря фигуре поэта-бандита Доньки с явными признаками сходства с Есениным. Не так очевидно, но виден Есенин и в «Степане Разине» Чапыгина: в романе есть персонаж по имени Сережка Кривой, «названый брат», с которым Разин и его вольница хорошо погуляли и поразбойничали в Персии. Сережка у Чапыгина гибнет, оплакиваемый атаманом, он «стоит тысячи голов казацких», – а С. Есенин гибнет как раз во время создания Чапыгиным своего романа. И в «Тайном тайных» у героев почти всех рассказов можно усмотреть в той или иной степени «есенинство». В том числе иу Галкина: кроме его внешнего вида «сладострастника», «пьяницы и курильщика», у него есть еще и «пленительное тление мечтательности и какое-то бродячее страдание, какое бывает у старых собак, покинутых хозяином». И именно он рассказывает историю «бегствующего острова». Своеобразно и странно в нем уживаются уголовник-карманник и раскольник. Отчего и слог этой «сказки»-повести содержит архаику и уголовную «феню». В «Воре» Леонова есть нечто сходное. Если «второй» автор романа, почти «фрейдист» Фирсов пишет повесть о «воре» Дмитрии Векшине, то «курчавый» Донька – это «громщик» и бандит, пишущий стихи как приживал у Маньки Вьюги, не гениальный, но и не примитивный.