Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя

Но за эту правду, сделай он ее своим принципом жизни, пришлось бы заплатить отказом писать произведения, славящие Сталина и его власть, и общество, в котором все тогда жили и творили, и, следовательно, отказаться от всех благ, несущих звание советского писателя, и от всего уклада привычной жизни, от переделкинской дачи и, возможно, от жены и семьи, не пожелавших бы жить по-иному. Иванов выбрал, как мы знаем, «фантастику», т. е. мифы о великом и мудром Сталине, его верных соратниках и о злобных врагах – троцкистах, шпионах, злодеях, вредителях. Помочь этому могла книга Л. Фейхтвангера «Москва 1937», рассудительно, не боясь контраргументов, хвалившая тяжелую, нищенскую и замордованную пропагандой и культом личности жизнь в СССР, точнее, в Москве, ибо никуда из столицы сей многомудрый германский писатель не выезжал. Надо только подождать и потерпеть, и все наладится: хозяйство плановое, разумное, исключающее кризисы, средства производства принадлежат народу, а не одному человеку: «государство – это мы», конституция дала народу «подлинную демократию» и т. д.

А книга антагониста Фейхтвангера Андре Жида «Возвращение из СССР», о которой немец говорит вскользь, была предана анафеме. И там было, например, о нормах стахановцев, которые бригады французских шахтеров выполняли «без напряжения», или о расслоении в советском обществе и «новой складывающейся буржуазии». Получается, «революция ушла в песок». Уж не по заказу ли Сталина, с которым Фейхтвангеру посчастливилось встретиться, написал он эту апологетическую «Москву 1937»? Тогда уж всем должно быть ясно, что после 1937–1938 гг. написать и напечатать, находясь в СССР, что-нибудь не-сталинское никак не возможно. И потому Иванов в своем новом романе «Пархоменко», создававшемся как раз в эти «триумфальные» годы, Сталина больше, чем Пархоменко, с которым с первых страниц все было ясно: это супергерой Гражданской войны, берущий верх над любым врагом, в любых ситуациях. Без Сталина теперь не обходился никто и нигде, будь то рабочий или писатель. А как «богу» без «библии»? Биография вождя появится в следующем году, к его юбилею. А в 1938-м такой сталинской библией стала книга «История В.К.П. (б). Краткий курс». На самом деле, история борьбы радикальных большевиков-коммунистов с несогласными с их радикальностью. Многие понимали или знали, что эту «Историю» написал сам Сталин, как «писал» сценарии всех трех больших процессов. Слишком уж велик был крен в правоту их с Лениным воинственного большевизма-коммунизма, слишком бросалась в глаза ненависть к оппонентам, вплоть дооппозиции 1920-х гг. и ее уничтожения. Будто он писал не «Историю»-книгу, а саму Историю, творил ее, подчиняя себе слабых и устраняя сильных.

Это история расправ и подавления инакомыслия, венцом которых – и финалом «Краткого курса» стали – 12 декабря 1937 г., день выборов в Верховный Совет, и 98,6 % проголосовавших за «единение трудящихся всех народов СССР вокруг победного знамени Ленина – Сталина». Конец фильма. «Бог» коронован на царство, абсолютную власть и произвол. «История В.К.П. (б)» на самом деле – «пред-История Сталина», его пути к власти и трону. Варианты и альтернативы исключены. И когда Иванов назвал свой роман «Пархоменко», он подразумевал и вождя народов и брал материалы для романа не только в архиве, но и в этой книге книг современности. И оборона Царицына не зря занимает центральное место в произведении, ибо там Сталин впервые стал известен не только узкому кругу революционеров, но и народу как вступивший в конфронтацию с самим военкомом Троцким. Да и сквозная тема шпионства в романе тоже неспроста, а из «процессов» и «Истории».

Нет, не мог Иванов этого пропахшего Сталиным «Пархоменко» не написать. Эпоха заставила. Сталин заставил. И «тайное тайных» – подсознание, которое хотело избавиться от кошмара 1937–1938 гг., подавлявшего волю «божественной» личности, упрощавшего людей, сюжеты, стиль и язык. Написал, материализовал, выплеснул – и двигайся дальше. Впрочем, о Сталине в 1939 г. Иванов еще вспомнит.

Глава 14 Через тернии к Будде. Незавершенное творчество

«Батум» и «Пархоменко». «Вдохновение» по-булгаковски. «А Павел Тимофеевич при чем?»