Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя

То, что эта связь между мифологическим «древнегреческим» рассказом и сибирской родиной Иванова здесь действительно ощущается, говорит другой его рассказ – «Медная лампа». Да и написаны (закончены) они буквально друг за другом: «Сизиф» – 19 сентября 1944 г., «Лампа» – 9 октября 1944 г. Только действие этого рассказа происходит в родном Иванову Павлодаре лет тридцать назад, когда он работал «единственным наборщиком единственной типографии» этого «крошечного уездного городка», и было ему тогда восемнадцать лет. Тогда было еще ничего неясно и неизвестно, и впереди можно ждать все, что угодно, и он мог бы стать: «императором», «Гераклом» («героем»), «полководцем» или «чиновником», «купцом», «банкиром», «типографщиком», «путешественником»; наконец, его привлекает наука, ибо нравятся книги, «научное уединение, беседа с веками». Все это вполне достижимо, были бы желание, трудолюбие и удача. Иванов же придумывает историю с волшебной лампой: потри ее, и джинн сразу исполнит любое желание. Но все дело во владельце лампы, которым является «босяк» и жалкий пьяница Вася Михнов, сдающий ее напрокат за деньги. Был бы это какой-нибудь таинственный незнакомец с внешностью мага и колдуна, мы бы действительно ждали чуда. Здесь же ничего сверхъестественного уже не ждешь. Так оно и случилось: по истечении времени владения Вася лампу отнял, угадав, что юноша размечтается и времени ему не хватит. Зато Иванов успевает вспомнить о своей сибирской родине, описать ее окрестности, перенесясь на берега Иртыша: «Передо мной полоска степи водянистого цвета, затем золотая полоска песка – дорога, телеграфный столб возле нее, ястребок, чистящий перья на телеграфном столбе, а дальше опять степь и за нею, самого густого синего цвета, цвета индиго, город. Заунывно-раскидистый Павлодар. Направо, внизу, оранжевый яр, белый песок у воды, качающееся бревно и он, Иртыш, сизый, с голубоватым отливом».

Простонародный «Ломоносов». Не Индия, а Казахстан

И это единственное волшебство в рассказе – так ярко, как наяву, в красках и деталях описать пейзаж тридцатилетней давности мог только человек, обладающий волшебной лампой путешествий во времени. Иванов обладал способностью отрешиться от действительности, окружающего мира, одновременно не судя его и все человечество слишком строго, как кади Ахмет из «Эдесской святыни». Это близко буддизму, который привлекал его еще с сибирских времен, сопровождал в петроградские и московские годы (многие тогда отмечали его сходство с изображением Будды) и о котором он помнил и во время войны. И как-то записал в дневнике: «Мечом (…) человека не переделаешь. Да и переделаешь ли его вообще? Да и нужно ли переделывать? Не нужно ничего навязывать человеку – так поступало истинное христианство, и высшее проявление человеческого духа – буддизм» (14 сентября 1942 г.). И это уже совсем не похоже на его былое верноподданничество, советский патриотизм, сталинизм 1930-х гг.: Иванов тогда словно очнулся от наваждения. Он так и писал в июне того же года: «оглушенные резким ударом молота по голове, мы пытаемся мыслить». И доходил до антисоветских мыслей, вроде таких: «…тот строй все-таки давал возможность хранить внутреннее достоинство, а наш строй (…) пришибает его…» (18 июня 1942 г.).

И еще не раз Иванов запишет нечто, расходящееся с его прежними взглядами. Этому способствовало и непрерывное, чуть ли не запойное чтение в ташкентской эвакуации, где он читал отнюдь не советскую прозу и поэзию, а книги по философии, истории, праву, экономике не советских лет, делал записи о буддизме. Собственно, и сам дневник был отдушиной, которым Иванов гасил негатив своих эмоций, особенно по поводу «Проспекта Ильича». И мечтал о книге под названием «Фантастические рассказы», куда вошли бы написанные в 1943–1946 гг. рассказы и повести: «Сокол», «Опаловая лента», «Агасфер», «Сизиф, сын Эола», «Медная лампа», «Эдесская святыня». Вместо этого вышла книга «На Бородинском поле. Рассказы 1939–1943», где ни одного фантастического произведения не было. Еще больше ценили и поощряли, в том числе и финансово, его публицистическое перо: из его военных статей, написанных для газет, можно было составить еще одну книгу. Сам Иванов в дневнике упоминает только их названия: «Учитель из отряда генерала Орленко», «Русское поле», «Восход победы», «Непобедимое знамя», «Опыт победы», «Сталинград» (о документальном фильме) и др.; некоторые он даже читал по радио.