Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя

Прежде всего, умение рассказывать. Цирулис вообще назвал его «выдающимся рассказчиком», а Ходасевич отметила его умение «принять и приветить гостей», которых он притягивал тем же талантом. И гости-то были непростые: Ахматова, Л. Брик, А. Довженко, Кончаловские, С. Маршак, К. Паустовский, А. Толстой, Фадеев, Федин, О. Форш, К. Чуковский, Шкловский и многие другие – вся советская литература, ее история без преувеличения! Да и принять было где столь высоких гостей: квартира в центре Москвы в Лаврушинском переулке и дача в Переделкине, новая, двухэтажная, отстроенная в 1949 г. вместо сгоревшей в 1942 г. в войну. Ну а вкус к путешествиям, разного рода «заграничности», поездкам, походам, прогулкам был у Иванова в крови, врожденным. Стоит вспомнить его скитания 1913–1918 гг. по Сибири и Средней Азии. И даже будучи в эвакуации в Ташкенте, он совершал поездки в Чимган, на Чирчик, охотился, рыбачил, восходил на горы в компании друзей. А после войны это вообще стало регулярным и необходимым: май 1946 г. – поездка в Казахстан и на Урал, 1947 г. – командировка от «Лит. газеты» в Свердловск, 1948 г. – поездка в Сибирь, Среднюю Азию и Казахстан, 1952 г. – поездка в Крым, в Коктебель, осень 1954 г. – туда же. Причем стал в этом настоящим профессионалом, руководя целыми караванами отдыхающих, за что А. Крон прозвал Иванова «командармом». И был он не праздным ходоком по горам и побережьям, а охотником за реликвиями. В случае Крыма это были местные «камешки», в знании которых он был уже не дилетантом, а «страстным петрографом» и «петрофилом» в собирании агатов и сердоликов и «куриных богов». И от подобных походов получал «наибольшее наслаждение», по сравнению с прочими занятиями – питием, курением, выступлениями на совещаниях, чтением «рукописей друзей и не ведомых никому литераторов», по словам Цирулиса.

Удивимся ли мы тому, что в этом ряду стоит и «сочинительство», писательство, в эти годы уже ставшее для Иванова менее важным, чем путешествия? А ведь еще в конце 1940-х, точнее, с декабря 1948 г., Иванов начал работу над пьесой о М. Ломоносове – темой, где выгодно сочетались и универсализм человека-«университета», совместившего в себе науку и художественное творчество, и русский патриотизм в борьбе с иностранными академиками за русские кадры в русской науке. Практически беспроигрышная тема и фигура! Не то, что четыре года назад в пьесе «Канцлер» о старом дипломате-«византийце» князе Горчакове, где и сюжет изощрен и перегружен исторической «фантастикой» (какая-то вексельная книга, спорный конь, сербская девушка-«разбойница»), и параллель между Берлинским конгрессом 1879 г. и переговорами об открытии фронта в 1944 г. (она явно была в замысле) – такая же «надуманная». В пьесе «Ломоносов» все проще, благодаря ее герою – простому, открытому в отношениях с друзьями и подругами и весьма непростому в своей научной и творческой деятельности. Не будь этой близкой Иванову темы русского патриотизма, выглядевшей чрезмерной (внедрялась на рубеже 1940–1950-х гг. всюду в ходе кампании по борьбе с «низкопоклонством» перед Западом), Иванов мог бы больше сказать о Ломоносове как уникальном, универсальном уме. А львиную долю текста составляет, кроме неравных стычек с нерусскими академиками, описание борьбы за молодых и почти гениальных знатоков и мастеров в области химии, металлургии, изготовления кож и самих их как будущих перспективных ученых, членов петербургской академии. Имена этих молодых порой настолько простонародно-русские (Калина Судьин, Ермола Шелех, Никита Укладник, Конон Ракитин), а противопоставление всем этим Шумахерам и Таубертам – карьеристам, мошенникам и невеждам – настолько резкое, что возникает впечатление нарочитости.