Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя

Но это действительно была только иллюзия. В автобиографии 1927 г. Иванов писал о той поре: «Я мучился, читал бессмысленно много, бесшабашно – меня выручила революция. Я решил, что писателя из меня не выйдет, что у меня мало прилежания и много гонору, и я стал провинциальным уездным политиком». Далее он в детали не вдается, – все-таки советский 1927 год – иронически перечисляя, как «разоружал солдат, заведовал милицией – преступники бежали из арестантских домов, которыми я заведовал, конференции, на которых я присутствовал, были бесполезны для общества и революции, но я верил в себя. Говорил и носил оружие». Исследователь в таких случаях, когда Иванов «включает» иронию и юмор, должен быть внимательнее. Во-первых, мы не поверим, что Иванов мог бросить литературу ради политики. Особенно попав в горьковский «Сборник пролетарских писателей» со своими рассказами. И хотя нам известно только одно напечатанное произведение той поры – рассказ «Книга свободы» в новой газете «Известия Курганских рабочих и солдатских депутатов» (19 марта 1917 г.), можно не сомневаться, что он писал, пусть и не публикуясь. Во-вторых, не было у него такой уж бурной деятельности, да еще в течение всего года. Ибо сам же он дает понять в «Истории», что выдвигали его после Февральской революции «на несколько постов» только потому, что «среди курганских рабочих считался, по-видимому, сравнительно культурным». А так как «был плохо подготовлен к политической деятельности», то и «на собраниях сидел, слушал и молчал», за что его даже прозвали «великим молчальником». И опять же, делая скидку на то, что писалось это в советское время, попытаемся понять, где Иванов предпочитал обойтись скороговоркой, вольно или невольно искажая, утаивая, умалчивая, а где был правдивым. Благо сейчас открылись многие документы и есть возможность для объективных выводов. Так, например, прояснилась ситуация с партийностью Иванова в Кургане 1917 г. В А-1925 он писал, что «долго не мог выбрать, кто лучше – меньшевики и эсеры – и сразу записался в обе партии». Теперь выяснилось, что для него важнее был вопрос не партийности, принадлежности к той или иной партии, а членство в городской думе. Перед выборами и социал-революционеры (эсеры), и социал-демократы (меньшевики) объединились в «Группу объединенных социалистов», чтобы увеличить шансы на прохождение в думу. Так оно и случилось. Существуют списки кандидатов, где Иванов стоит под № 25, а К. Худяков – под № 32. Иванов выше, очевидно, потому, что записан как рабочий – «типографский рабочий», а К. Худяков – как мелкий предприниматель, «буржуа» – «ремесленник, живописец», владелец мастерской вывесок.

Вступил Иванов в этот блок социалистов в марте, а стал членом – «гласным» – гордумы только 1 июля 1917 г. Чем же он занимался эти долгие месяцы, неужто агитировал за себя и свои партии? Может быть, усердно готовился к будущей политической деятельности на новой высокой должности? И можно ли представить вчерашнего факира Бен-Али-Бея и сегодняшнего новоиспеченного писателя штудирующим «“Капитал”, книги и статьи лидеров эсеров и меньшевиков, а не большевиков». Впрочем, тогда все, даже и в повседневной жизни говорили лозунгами, настолько велик был восторг от выдающейся победы над самодержавием. Вот и Иванов не устоял в рассказе «Книга свободы» (газета «Курганские известия», 15 марта): «Кровавая тирания деспотов, поработивших народ», «лохматое, жирное чудовище своевластия, пожирало лучшее и светлое», «восставший свободный народ захватил последнюю твердыню власти – дворец императора». Да и сам сюжет был не оригинальнее: писатель по имени Прощенный, вышедший «из мерзлых подвалов» некоего города, хочет написать книгу, по сути, революционную, призывая людей к восстанию, за что его «бросают» на длительную каторгу. Финал рассказа мелодраматичен: чтобы согреть мерзнущего ребенка, Прощенный сжигает рукописи своей драгоценной «Книги свободы» и умирает накануне вести о свержении царя.