Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя

А тут уже Иванов начал врастать в новую среду, и завязалась крепкая дружба с поэтом В. Князевым, бывшим «сатириконовцем», вероятным прототипом Васьки Запуса, героя его нового романа. Ибо этого Князева Иванов чуть ли не боготворил. И если посмотреть на фото Князева 1919 г., то это вылитый Васька, как он описан в романе: широкоплечий, кудрявый, усатый, на голове лихо сдвинутая на затылок фуражка с красногвардейской звездой, расстегнутый ворот рубашки, обнажающий мощную шею. Заметим, что как раз в пору расцвета этой дружбы (1922–1923 гг.) Иванов пишет и публикует роман «Голубые пески», первоначально названный «Васька Запус». Князев в долгу не оставался, и в рецензии на книгу «Лога. Рассказы» (Петроград, Эпоха, 1922), сопоставляя Иванова с Р. Киплингом и Дж. Лондоном, писал: «Звериная душа Вс. Иванова делает его великим художником первобытных зверообразных стран», но «нисколько не мешает (…) быть человечески мудрым в достижении художественных эффектов. Ни одного чужбинного образа, ни одного сравнения, взятого на стороне, не сыщете вы в его картинах». Кстати, ранее эту книгу Иванов подарил Князеву, о чем говорит автограф: «Василию Князеву на любовь и веру. Автор. 16 апреля 1922». Иванов подарил, Князев отблагодарил. Нормальные отношения друзей и единомышленников.

Но к тому времени – весне 1922 г. – Иванов уже год, как числился участником «Серапионовых братьев» – группы «чистых» литераторов, демонстративно отсылавших себя к эпохе Э. Гофмана, литературному XIX веку, модернизированному опытом символистов и акмеистов Серебряного века. Петроградский собрат Иванова «космист» Князев из «Кузницы», вскормленной Пролеткультом и в итоге от него отпавшей, «Серапионов» отчаянно ругал. В главе «Искусство мертвецкой» из «Декларации пролетарских писателей “Кузница”» есть сурово-критический пассаж с их упоминанием: «Мир, из которого черпается литературный материал – это неслыханный культ индивидуализма, близкий к умопомешательству, порнография, физиологические отправления, плохо прикрытая революционной фразой барковщина “Серапионов” и т. п. Искусство старого строя вступило в фазу окончательного распада. И мы (…) вбиваем последний гвоздь в крышку этой раскрашенной гробницы искусства».

И в этой «мертвецкой», в этой «жуткой храмине», в которую уже забивают последний гвоздь, вдруг оказался Иванов. Каким образом, почему? Ведь, как мы видели, у пролетписателей ему было не так уж плохо. Он не был поэтом, как почти все пролеткультовцы, «кузнецы» и «космисты». Стихи, правда, писать продолжал, но их не привечали. А вот его рассказы печатали охотно, в первую очередь журнал «Грядущее»: «Киргиз Темирбей» (№ 4–6, под названием «Смерть»), «Книга», «Глиняная шуба» (№ 7–8), «Отец и мать» (№ 9–12, под названием «В дни бегства») – в течение всего 1921 г.! Хотя ничего сугубо пролетарского в них не было, кроме художественного мастерства и знания жизни. Действительно, «в чем сущность пролетарской культуры, понимали слабо», пожалуй, все ее адепты. Зато была широкая просветительская программа, ширился и круг знакомств Иванова, появились друзья, как Князев и даже девушка Анна Веснина, будущая его жена. В марте, как только освоился в городе и закончилось наводившее панику Кронштадское восстание, он повеселел и начал искрометную переписку с сибирскими друзьями Урмановым и Сорокиным. И вдруг «Серапионовы братья» – явление рафинированное, интеллигентское, чисто петербургское, можно сказать, буржуазное. Полная противоположность Пролеткульту. Уж вот где Иванов действительно почувствовал себя «азиатом», «алеутом» на фоне западников-европейцев-гофмановцев – Серапионов.

Все дело в Горьком. Не будем забывать: именно к нему, в его распоряжение направляла газета «Советская Сибирь» Иванова. Вот с каким документом уезжал он из Омска в конце января 1921 г.: «Удостоверение. Предъявитель сего, сотрудник газеты “Советская Сибирь” Всеволод Иванов с женой Марией Николаевной откомандировывается с 15 января 1921 г. в г. Петербург в распоряжение зав. литературным отделом Наркомпроса т. Горького». Но Горького не оказалось дома. Об этом мы узнаем из письма Иванова от 5 февраля. Видимо, недавний омич был очень огорчен, может быть, и зол, ибо было это «скверно», и вообще нехорошо оказаться одному в огромном незнакомом городе. И тогда в роли Горького выступил Иван Ерошин и к моменту приезда Горького, 28 февраля, т. е. через три недели после прибытия Иванова в Петроград, Ерошин и устроил Иванова в Пролеткульт, нашел какую-никакую работу, пристанище в редакции журнала «Грядущее». Туда он и просил Горького писать, как только тот вернется. В уже цитированной «Сентиментальной трилогии» Иванов пишет, как заботился о нем Горький: «Дал записку в Дом ученых», где он получал продуктовые пайки, посылал ему «колбасы и хлеба», по горьковской же записке ему выдали пару сапог вместо его омских ботинок с отскочившей подошвой, которую он «примотал ржавой проволокой».