Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя

Не помог упрямому профессору ни он, ни Дава-Дорчжи, ни золотая проволока, ни петроградский мандат. И читатель сей повести, мудреной и одновременно простой, остается в задумчивости: о гибели Европы и европейской цивилизации, культуры и науки она, о закате ли Петербурга – западной ипостаси России, или России в целом, разрушенной Гражданской войной? А может, эта повесть еще и автобиографическая, плод размышлений Иванова о своей судьбе и своем творчестве, где так много значат Восток, присутствие «киргизов», стоявших у истоков его жизни и его произведений, китайцев и японцев. Не без влияния новых своих друзей и соратников, уже не ровесников-«серапионов», лит. молодежи, а почти классиков, писателей из «большого» литературного мира – Пильняка и Толстого. Иванов хочет теперь новых сюжетов и характеров. Но если Пильняк был своим, «свойским» – по сходству мироощущений, стилей, темпераментов, то Толстой был несравнимо выше, глыба, скала. И если Пильняк представлял «обычную» Москву, то Толстой знаменовал собой сразу и эпоху Серебряного века, родившую лит. гигантов Блока и Бунина, Ремизова и Белого, и лит. эмиграцию. В области литературы они оставались авторитетами, олимпийцами, законодателями – не зря Пильняк признавался в ученичестве у Белого и Бунина.

Если он, друг и брат по литературе, мог открыто об этом говорить, то почему бы и Иванову не взять уроки лит. грамоты у тех, кто ему творчески близок? А Иванова и Толстого уравнял в правах журнал «Красная новь», с которым они вместе родились на свет как лит. величины и который вдруг начал печатать роман «Аэлита». Его подзаголовок – «Закат Марса» – явно указывал на проблемы земные, а не межзвездные, крывшиеся за фантастической оболочкой. Иванов не мог пройти мимо этого опыта экзотики формы при актуальности смысла в «Аэлите». Об этом говорит явное присутствие в «Возвращении Будды» темы «заката Европы». Согласие своего героя на поездку в далекую Монголию он мотивирует как раз этим европейским «закатом», сначала в плане бытовом – заботы о мешке картошки для работы в его петроградской квартире, а потом политическом – недоверия и к красным, и к белым, а потом и глобальном – поиска на Востоке новых источников вдохновения. Как и полет инженера Лося и красноармейца Гусева на Марс, «полет» Сафонова и Дава-Дорчжи в Монголию заканчивается провалом. Причем для профессора – полным крахом: закат Европы превращается у Иванова в закат Востока, продавшего и растоптавшего свои святыни.

Любопытно и другое: закат и гибель в «Аэлите» и в «Возвращении Будды», кажется, происходит в сознании одного человека, Лося и Сафонова, соответственно. Все эти невероятные приключения происходили только в мечтах обоих интеллигентов. «Западника» Толстого, думавшего-гадавшего о предстоявшей ему новой советской жизни как о марсианской, где возможно все – и народная революция, и рабовладельческий рай диктатора Тускуба. И «восточника», брата Алеута Иванова, полагавшего, что «азиатское» начало поможет возрождению страны, как помогло оно революции. Как ни странно, но и у Толстого в главах об Атлантиде, откуда прилетели на Марс атланты-завоеватели, говорится о едва ли не решающей роли в установлении благоденствия в Атлантиде племени азиатских номадов.

Но самым главным мечтателем и «фантастом», пьяным своей мыслью о «закате Европы», был сам О. Шпенглер, по большому счету сбивший с толку всех, не только Толстого и Иванова, заставив их фантазировать, осваивать жанр фантастики. Его теория отдельных, самодостаточных цивилизаций-организмов, сменяющих одна другую по законам почти биологическим, была сродни фантастике. Тем более что и теории-то здесь практически нет, нет и методологии, а терминология какая-то художественная, и главное место тут принадлежит «душе». Выходит, что и «Аэлита», и особенно «Возвращение Будды» написаны единомышленниками Шпенглера, и у Лося и Сафонова – свои время, история, культура и цивилизация современной им России. И каждый из них человек с «фаустовской» душой, полной «бурных, бесконечных стремлений», «исключительной динамичности» в поисках истины.

Возможно даже, что Толстой и в большей степени Иванов восприняли пессимизм автора «Заката Европы» из книги «Освальд Шпенглер и “Закат Европы”», состоящей из статей четырех русских философов – Ф. Степуна, С. Франка, Н. Бердяева и Я. Букшпана. В этой тонкой (96 страниц) брошюре суть артистической философии Шпенглера изложена с редкой ясностью, доступно и ярко. Тем более ее нельзя было не заметить, что из-за нее произошел настоящий скандал.