Всевышний

– Что вы имеете в виду? – спросил он, оживляясь. – Это очередная насмешка? Почему ваши насмешки всегда до такой степени обидны и оскорбительны? Нет, это подведение итогов было необходимо, потому что сейчас все это позади; теперь я хочу быть с вами честным. Я как раз и пришел к вам, чтобы предложить открытое сотрудничество, настоящую совместную работу. Послушайте, – сказал он, как будто его слова стремились опередить мои, дабы застолбить свое отличие от моих мыслей, – не отвечайте, подождите. Правда в том, что вы мне необходимы. В один прекрасный день я объясню вам все, что уже сделано, с каких пор работают наши группы, в каких формах они действуют, какие перед нами перспективы. Вы не подозреваете, да и никто не подозревает, насколько источена гора: я сам – всего лишь звено, звено в единой цепи, в то время как тысячи цепей ищут друг друга и тайно смыкаются, дабы образовать силу, способную отменить все остальные.

– Зачем я вам нужен?

– Вы мне нужны… – повторил он, неожиданно смутившись. – Я мог бы вам сказать, что у нас мощная поддержка, свои агенты во всех кругах: в вашей пресловутой администрации, на всех уровнях, сверху донизу. Но мне не нужен просто еще один агент. Тем более что вы больны, обездвижены.

– Заложник?

– Да, – сказал он с внезапным возбуждением, – быть может, заложник. Я хотел бы не отпускать вас, оставить вас в этой комнате и приходить сюда время от времени. О! я говорю не просто так, я долго за вами наблюдал. У меня в картотеке множество касающихся вас документов. Вы не враг закона и, однако, хотите от закона отказаться, это крайне важно. Сам по себе ваш отказ меня не интересует. Я знаю сотни чиновников, которые предают то, чему служат. Но вы-то как раз не предаете: вы связаны с законом и больше ему не служите. Я смотрю на вас и нахожу на вашем лице все то, что ненавижу: доброжелательность, чуткость, смешанную с самой унизительной иронией, да еще и этот взгляд, ласковый, отрешенный, почти мертвый, тот самый, что перенимаю я, чтобы вас видеть. До чего все это оскорбительно! Но вы никого не оскорбляете. Напротив, я испытываю удовольствие, ощущение покоя, созерцая то, что так долго меня ранило. Видя вас, я не могу больше обижаться. Вы меня озаряете, вы меня не обжигаете. Вы – именно тот, кого я ищу.

Он жадно смотрел на меня, быть может, всего несколько секунд; затем, видя, что я не отвечаю, то ли внаклонку, то ли приседая, бросился ко мне на кровать, задрав колени вместе с сапогами прямо к моему лицу. Меня поразило, что его казавшееся чуть ли не безумным возбуждение увязывалось во мне с такой усталостью, будто мне пришлось сопутствовать ему в головокружительном подъеме из глу-бин депрессии, и из грезы, в которой он видел взлет, успех, примирение, мне было дано познать лишь удушающую, подобную его весу и способную парализовать меня массу. К тому же его смирение было слишком велико, он подсознательно унижал себя, думал, что обретет достоинство благодаря услужливости, покорности побитого животного; даже не так: он был всего лишь шкурой осыпаемой ударами лошади. Я отодвинулся и при этом движении заметил, что он спит. Тогда я убрал руку, он еще сильнее склонился вперед. Исходивший от его кожаной куртки душок пробуждал для меня все запахи дома. У него был изнуренный вид. Я подумал о той слишком медлительной и слишком возбудимой крови, которой он не доверял, которая, говорил он, была его госпожой и в этот момент одним махом его обуздала. До чего странный сон! Он навевал покой и на меня, это был сон комнаты, всего дома, мой сон. Сколько могло быть времени? Внезапно он выпрямился, взглянул на меня и встал на ноги. «Я измотан», – сказал он мрачным голосом. Он стоял и с сонным видом смотрел в сторону окна. «Пойду попрошу чашку кофе». Он все еще пребывал в неподвижности, в апатии, но мало-помалу, казалось, стал пробуждаться, я заметил, что он прислушивается. «Слышите?» – спросил он. Я действительно услышал что-то вроде приглушенного крика, своего рода ущербный кашель, которому никак не удавалось пробиться на свет.

– Это ваш товарищ. Я его уже недавно слышал.

Он послушал еще и явно был раздосадован, в плохом расположении духа.

– Надо его утихомирить. Скулит, как собака.

– Что с ним? – спросил я после того, как он несколько раз постучал по стенке; быстрые, беспорядочные удары, и они тут же остановили стенания. Он пожал плечами и вернулся на середину комнаты. – Но что вы собираетесь делать со всеми этими больными? Их-то, постучав в стену, не утихомиришь. А вы, что, если вас посадят под замок, если диспансер закроют?

– Диспансер, здесь? С какой стати его закрывать?

– Вас выслеживает полиция, вы отлично об этом знаете.

– Полиция? С какой стати они сюда явятся? Да и вообще, где они? Они вовсе не желают появляться, даю вам слово. Они даже не рыщут по окрестностям. Это не день полиции.

– Рано или поздно они придут, они всегда приходят. Вы, значит, не отдаете себе ни в чем отчета! Они знают ситуацию лучше вашего, и она их не пугает.