Всевышний

– Еще бы им не знать. Статистика говорит сама за себя. Наступил момент, когда болезнь выставляет себя напоказ. Контрольные комиссии выделили нам сегодня средства на открытие четырех новых центров. Завтра, возможно, понадобится пункт первой помощи на каж-дой улице. Никто больше не склонен изворачиваться.

– Что вы говорите? Но тогда… И вы здесь! В вас, Буккс, есть что-то от безумца. Но если они вам потворствуют, это еще хуже! Разве вы не понимаете, что они поддерживают вас только для того, чтобы пустить ко дну, их помощь вас погубит, а впрочем, они вам не помогают, это одна видимость: какими вы располагаете средствами? Какие меры можете принять? Вы не справитесь с ситуацией, они это знают, она вас сметет. Вы проиграете, проиграем мы все. Что вы собираетесь делать со мной?

– Вы хотите уйти?

– За мной должны прислать машину. Вы в курсе?

– Естественно, оставаться в этом доме – не слишком заманчивая перспектива.

– То, что вы говорите, весьма неприятно. Не я отвечаю за это решение. Если меня приказано эвакуировать, мне остается подчиниться.

– Как вам угодно. – Он собрал бумаги и рассматривал их с безразличным, почти наглым видом. – Ваш отъезд, само собой, настоятельно необходим. Ваша семья спит и видит, чтобы вы отбыли, в этом можно не сомневаться!

– Почему вы так говорите? Вы о чем-то догадались? Вы получили другое предписание? – Он все еще держал в руках бумаги и разглядывал их, явно не читая. – Ну же, по-дружески. Почему вы дали понять, что мой отъезд нежелателен? Откуда вы это знаете?

– Я ничего не знаю.

– Идите к черту! – сказал я, забиваясь в угол.

Он чуть приблизился.

– Если хотите остаться, то это проще простого: я подпишу свидетельство, что вы… больны, заразны. С этого мгновения никто не будет вправе заставить вас выйти, даже верховные власти.

– Но это превышение полномочий. Или же… скажите мне правду! Я требую, чтобы вы ее сказали. Вы поступаете со мной бесчеловечно, ваша предупредительность отвратительна.

– Я не удерживаю вас силой. Я подпишу бумагу только с вашего согласия.

Мы погрузились в молчание. За стенкой снова начал кашлять Дорт – действительно, омерзительный, грязный кашель, который душил сам себя.

– Каковы симптомы этой болезни? – Он мимикой изобразил неведение, что означало: «Я же, как вы сказали, не настоящий врач», – но могло означать и: «Прежде всего, не начинайте заниматься симптомами, вам они достаточно известны, они достаточно известны нам всем». – Посмотрите на это, – сказал я.

Плоть отсвечивала теперь кармином, это и отталкивало, и притягивало. Его руки пробежали мне по ребрам самым что ни на есть профессиональным образом, под стать рукам санитара; внезапно, дотронувшись до казавшегося невредимым бедра, он причинил мне резкую боль.

– Полиция! – сказал я тихим голосом, в ушах у меня гудело. – Сегодня утром они меня избили.

Он долго смотрел мне в лицо, потом несколько раз резко шлепнул по щекам. «Не закатывайте глаза. Я скажу, чтобы вам сделали влажное обертывание. Что это такое?» Вставая, он заметил, что я сжимаю в руке листок бумаги. «Покажите-ка!» Он попытался неожиданно у меня его выхватить. «Хватит!» – сказал я, отталкивая его. Потом, под одеялами, перечитал этот текст.

– Знаете, что это? Это шутка моего отчима, чтобы меня успокоить: письменное заявление, утверждающее, что нет никакой эпидемии, что я не подвергаюсь никакому риску!

– Это от вашего отчима? – И он отпихнул меня, норовя выхватить бумагу. Я его ударил.

– Вы зашли слишком далеко, – сухо сказал я. – Впрочем, тут нет ничего, помимо того, что я уже вам прочитал: «Я удостоверяю…»

– Мне хотелось увидеть его почерк.

– Самый обычный, как у всех и каждого, как у меня. – Издалека я показал его ему. – Знаете, почему я храню эту бумагу? Возможно, вы рассмеетесь. Это талисман!

– Талисман? Чтобы оберечь вас от эпидемии?