Вся история Фролова, советского вампира

Он лежал в больнице уже третий день, совершенно не понимая, зачем его здесь держат. Никаких болезней он в себе не чувствовал, никакие недомогания его не беспокоили. Лежать в больнице было неприятно, но приказано находиться на обследовании, и, хотя никто вроде особенно и не обследует, но приказ есть приказ…

Окно выходило на большую плоскую крышу, с которой можно было бы заглянуть внутрь палаты. Ну и что такого интересного увидел бы тот, кто заглядывает?

Две больничные койки, две тумбочки. Одна койка не застелена. На другой лежит немолодой мужчина в пижаме и смотрит в потолок.

Через открытое окно, выходящее на крышу, звук капель дождя казался каким-то спокойным и широким, как будто дождь, выполняя функцию прибора акустической разведки, передавал в палату информацию: здесь крыша – большая, широкая и плоская.

Когда в селе через открытое окно доносился шум дождя, по нему можно было как-то, шестым чувством, угадать, что капли падают на сухую землю, на листья в кронах деревьев, на крышу беседки.

Участковый слышал этот звук, но никогда не обращал внимания.

Во время завтрака он поговорил с майором. Майор не согласился на его просьбу взять на работу в управление. Майор сказал:

– Ваше место на хуторе, Игорь Степанович. Там люди, которых вы должны защищать. Вы хороший офицер – вам можно верить. Чтоб в бою прикрыть спину, я лучше вас никого бы и не желал. Да вы и прикрыли. Может, и ещё придётся. Но там на хуторе вся эта история не закончена. Там ещё будут происходить события. А если вы хотите защищать её, вы понимаете, о ком я, то ей по-прежнему угрожает опасность. А вы ведь хотите защищать её, правда? Судя по тому эпизоду, да, хотите защищать. Но давно меня никто с ног не сбивал!.. Под землёй, впрочем, люди сходят с ума. Ваше последующее поведение вас полностью оправдало в моих глазах, и давайте больше не будем об этом вспоминать. Так что возвращайтесь к себе, мне будет спокойнее, оттого что вы там. А надо будет – вызову немедленно. Если же я вам понадоблюсь – звоните…

И вот участковый лежал теперь на кровати, смотрел в потолок и представлял себе, как он будет жить на хуторе. И это у него не очень получалось. Во-первых, он совершенно не понимал, как он будет жить с женой.

Жена приезжала. Она вошла в палату с большой сумкой и сказала:

– Ой, Игорёша, а я тебе малосольных огурчиков привезла!

Участковый представил, как она пёрлась с этой сумкой на автобусе в город, потом с автовокзала на двух автобусах сюда, ему и жалко её было, и видеть её особой радости не доставляло. Он старался не показать, но жена поняла, опыт у неё был немаленький. Она поджала губки:

– Видела, – сказала она, – твою вертихвостку в коридоре. В халате с цветами. Так глазами и стрижёт. Бледная, худая, кости из халата торчат. И что в ней мужики находят! Тьфу!

И видя, что слова её не вызывают у мужа энтузиазма, она добавила:

– Тебя сын и дочь дома ждут. Ты дурь-то выкинь из головы.

И тут она была совершенно права. Участковый не мог с ней не согласиться. Но она сама испортила всё следующей фразой:

– А то смотри – можно и жалобу в управление написать. Там тебя по головке за эти дела не погладят.

Она ушла, малосольные огурцы остались стоять на столе, в холодильнике – сметана, кусок сливочного масла, жареная курица.

Он лежал и думал, что жить с ней он всё равно не сможет, что она вырастила двоих его детей, терпела все его похождения. И правда на её стороне. И жалко её, но никаких человеческих сил терпеть её рядом с собой нет. Если возвращаться на хутор, то надо присмотреть свободный дом и в нём поселиться. Только не дом Фролова, конечно.

А как быть с детьми? Участковый любил детей и не хотел с ними расставаться.

Он пытался принять какое-то решение, сделать выбор, но получалось, что все варианты – плохие.

А во-вторых, – она! Тоже все варианты плохие. Что тут можно сделать? Он представил себе, что он у неё в квартире, и вечером к ней пришли друзья. И каким странным, каким чужим он бы себя чувствовал. Он знал наизусть несколько стихов Есенина, но она почему-то над этими стихами смеётся. Общение с её остроумными друзьями вызывало бы у него раздражение. Если бы он был поэтом, он бы спросил, почему любовь обязательно должна сопровождаться ведением совместного хозяйства и общими друзьями. Почему жизнь так несовершенна!

Но он не был поэтом. Поэзию и поэтов вообще недолюбливал. А стихи Есенина выучил только для того, чтобы производить впечатление на женщин. Причём обычно впечатление производилось. Сбой произошёл только на Иевлевой.

Так что с ней быть не получится, а как быть без неё – абсолютно непонятно…

Лёгкая на помине, Иевлева приоткрыла дверь в его палату и, обнаружив, что может войти, вошла и села на стул перед его кроватью. Он хотел было встать, но она положила ладонь ему на грудь, шутливым жестом удерживая его, как бы разрешая и даже прося не вставать.