Вся правда о либералах. Как я стал русским патриотом

Вторая Россия, не вылезающая из многотрудного военного похода, в котором она ежедневно теряет своих людей, ни на что не претендует — она знает, что здесь, где происходит место встречи, действует формальный порядок, который необходимо соблюдать.

Казалось бы, государевы люди должны при встрече с теми, кто прибывает с той, воюющей стороны, хмуро ломать шапки в знак уважения, делать все, чтобы облегчить жизнь своим людям, по недоразумению оказавшимся по ту сторону нелепой границы, и испытывать глубочайшую признательность к людям, которые вынуждены нести на своих плечах тягчайшее бремя войны.

Однако встреча происходит чаще всего в совершенно иной тональности.

Одна Россия встречает другую так, как будто та — это не она сама, не такой же кусок русской земли, наконец возвращающийся в родные пределы, а как дальнего надоевшего бедного родственника, явившегося то ли за подаянием, то ли за тем, чтобы вынудить себе чего-то неположенного.

Люди, стерегущие границу, зачастую делают все возможное и невозможное, чтобы превратить процедуру перехода в унизительный, выматывающий душу, длящийся часами ритуал, исполнение которого способно лишить всякого веры в то, что он человек, заслуживающий хотя бы поэтому уважения, да что там уважения — хотя бы подчеркнуто нейтрального отношения к себе.

Но нет, русские унижают русских на границе ежедневно и без всякого намека на смену стилистики.

В этом нет ничего от злокозненности и желания унизить, подвергнуть издевательствам, получить удовольствие, глядя, как мучаются зависимые от твоей воли люди. Нет, все происходит механически, с полным равнодушием, в атмосфере всеобщей анемии и какой-то почти сказочной обломовщины.

В таких ситуациях люди в мундирах напоминают бездушные пластилиновые манекены с недокрученным заводом — они не хамят, не пытаются уязвить или обидеть, они ведут себя никак, безучастные к опаздывающим, нервничающим, сатанеющим в многочасовых очередях людям.

Я сразу скажу, что такое бывает далеко не всегда, что я попадал в смены, когда пограничники выполняли свои обязанности вполне адекватно — документы оформлялись в приемлемом темпе, и даже если очередь была большой и в ней приходилось стоять несколько часов, по ее ходу было видно, что работа идет, никто не манкирует своими обязанностями.

У меня даже есть чувство, что в большинстве случаев бывает именно так, а не иначе. Но я никак не могу разгадать удивительную загадку, почему вдруг этот механизм в иные моменты снижает скорость почти до нулевой отметки и превращается в инструмент по вытягиванию человеческих душ.

У меня есть смутное предположение, что временами на эту территорию заглядывают инобытийные циклоны, в которых живут тени прошлого, сохранившие способность вселяться в живых людей. Попав на территорию границы, они берут ее в свои руки, и тогда пункт перехода превращается в дьявольский туб, подобие чистилища.

Не секрет, что подобное отношение к людям — уже собственным гражданам — можно встретить и в иных начальственных кабинетах в самой России.

Представители чиновного сословия очень часто мыслят себя частью государства, воображая, что в сравнении с его интересами заботы обычных людей — это зябь и пыль, которой можно и нужно пренебрегать, чтобы не умалить государственного величия.

Этот анахроничный подход и по сей день исповедуется частью государевых служащих, которым хотелось бы отыскать дополнительные аргументы в пользу собственного права быть, черпая их из неверно понятой государственной мощи.

На самом деле я вполне отдаю себе отчет, что и в сфере взаимодействия чиновничества с населением очень многое приводится в порядок, но когда тени прошлого появляются в такой травматической и крайне чувствительной к любым несправедливостям и сбоям зоне, как граница между Россией и Россией, которой вообще не может существовать в природе, это вызывает особо тяжелое недоумение.

Скромное обаяние возмездия: 8 лет за взятку

Смягчение наказания — с 10 лет, запрошенных прокуратурой, до 8 назначенных — выглядит пустой формальностью, хотя для 61-летнего экс-министра это довольно существенный момент, поскольку, в случае условно-досрочного освобождения на половине срока, он просидит всего (или целых) 3 года с учётом года, который он провёл под следствием. «Строгач», или строгий режим, доставшийся ему за совершение особо тяжкого преступления, не обещает новоявленному узнику курортных условий, но есть шанс, что за примерное поведение его переведут на общий режим или даже в колонию-поселение. Впрочем, это гипотезы, а железно устанавливаемый факт на данный момент — это, если сравнивать с прецедентами, на удивление суровый приговор, который должен что-нибудь да значить.