Всё, что имели...

— Нет, Андрей Антонович, горе горькое в другом. Кадры мои растащили. Я уж кое с кем разговаривал на эту тему, зондировал почву и пришел к грустному выводу: мало кого из мастеров и преподавателей возвратят мне. Прижились они в цехах. Стахановцами стали. Но ведь обучать ребят кто-то должен! Сами знаете, ходил я по цехам, присматривался, где и как относятся к ребятам. Педагогические таланты обнаружил… Взять хотя бы Еремея Петровича Мальцева — настоящий педагог-самородок! Сказал я об этом вчера Ладченко, намекнул, что Еремей Петрович — находка для училища… И знаете, куда послал меня уважаемый Николай Иванович?

Леонтьев улыбнулся.

— Можете не уточнять, я примерно догадываюсь, куда может посылать грубиян Ладченко. Ничего, найдется начальство и повыше его.

— Доводилось мне вести речи и с теми, кто повыше, — озабоченно продолжал Артемов. — Главный инженер, например, говорит, что его устраивает нынешнее состояние дел с обучением рабочей смены и что он лично совсем не намерен отдавать училищу лучших специалистов, где, то есть в училище, они, то есть эти самые специалисты, должны заниматься непроизводительным трудом. Если Рудаков сказал, это что-то да значит… Одним днем живут некоторые товарищи, надеются на бронь, — с плохо скрытым осуждением говорил он. — Не прочна эта бронь, потому что не только оружие, но и бойцов для фронта придется давать заводу. К сожалению, от этого не уйти. Это у меня, у Сазонова или Макрушина возраст вышел, нас военкомат не тронет. А других? Других за милую душу призвать могут. И не возразишь.

Леонтьев хорошо знал директора заводского ремесленного училища. Артемов, бывало, хаживал по цехам, то проверяя, как мастера наладили практику ребят, а то интересуясь делами бывших воспитанников «ремеслухи» (так иногда называли училище). На заводе чуть ли не каждый второй рабочий прошел когда-то через руки Льва Карповича, и потому в цехах он чувствовал себя своим человеком, за непорядок по-свойски мог и отчитать иного отца семейства — в прошлом вихрастого подростка из училищной группы. К его голосу прислушивались и «отцы семейств», и те, кто помоложе, и цеховое начальство.

Училище эвакуировалось. Артемову было приказано увозить лишь самые необходимые учебные пособия и ограниченное число преподавателей, мастеров, учащихся (девушек-учениц, например, почти всех оставили дома). Ему говорили: на новом месте придут к тебе преподаватели и мастера, наберешь ребят из тамошних жителей и будешь заниматься привычным делом. Но преподаватели и мастера не приходили, ребят набирать было некуда…

— Если говорить о себе лично, Андрей Антонович, то обижаться как будто и не на что: зарплата мне идет, продкарточки выдают. А за что? Стыдобушка и только, — откровенничал Артемов.

— Думается, что вы кругом правы, — согласился Леонтьев. — Прошу, Лев Карпович, представить в партком список специалистов, необходимых училищу. При этом надо, конечно, учитывать интересы производства.

— Само собой понятно!

— Давайте-ка посмотрим, на что вы око положили, чтобы и мне знать о состоянии зданий для училища, — предложил секретарь парткома.

Поздно вечером позвонил Кузьмин.

— Андрей Антонович, отец родной, заждался? Извини. Приходи. Чайку попьем и отправимся по цехам, как договорились, — пригласил он.

Войдя к директору, Леонтьев заметил: Кузьмин выглядит усталым, измотанным, хотя старается быть радушным и бодрым.

— Вагон леса я все-таки выбил. Пусть радуется Пахарев! — победоносно говорил он, позванивая чайной ложкой в стакане.

Леонтьев осторожно заметил:

— По-моему, больше радуется ваш заместитель по снабжению.

— Принимаю твое замечание, — смущенно отозвался директор. — Но на душе спокойней, когда сам возьмешься.

Выпив по стакану крепкого чая и вооружившись электрическими фонариками, они отправились в путь.

Прежде Леонтьев был занят своим инструментальным цехом и только из разговоров знал, какие «хоромины» получили в свое распоряжение его коллеги — начальники других цехов, как они устраиваются и с какими закавыками ежедневно сталкиваются. Многие из этих закавык были хорошо знакомы ему. И вот сейчас проходя по цехам, где работали люди ночной смены, он видел, что многие оружейники дневной смены не ушли, остались ночевать, и спали они где попало — в закоулках, закутках, даже на лестничных площадках и ступеньках.

— Почему спите здесь, почему не ушли домой? — спросил Леонтьев пожилого, недоуменно моргающего полусонными глазами рабочего.

— Да тут сподручней, — отвечал тот. — Покуда домой до поселка Ракитного доплетешься, а там глядь — на работу пора.

— Но ведь туда ходит рабочий поезд.

— Ходит-то он ходит, да нам не с руки… Ты еще в цехе, а он ту-ту и поехал…

— Холодно ведь спать на цементных ступенях, — сочувствующе вставил Кузьмин.

— А бойцам на фронте разве тепло? На снегу спят, без крыши над головой, — ответил рабочий. — Я вот подремлю чуток и греться пойду молотком да зубилом, — добавил он.

«У нас в инструментальном по-другому», — подумалось Леонтьеву, но он тут же отбросил эту мысль, понимая, что теперь отвечает не только за инструментальный, а за все, чем жив завод.