Всё, что имели...

— Не очень-то нормально, — проворчал Виктор Долгих. — Вчера мы хотели остаться в ночную смену, а Николай Иванович прогнал…

— Андрей Антонович, мы бы выдержали! — подхватил Борис Дворников. — Скажите Николаю Ивановичу.

— Скажу, непременно скажу. — Пряча улыбку, Леонтьев смотрел на Бориса и Виктора, с горечью думал о том, что ребята не имеют ни достаточного отдыха, ни приличного питания. И все-таки ему было приятно отметить, что инструментальщики по-прежнему относятся к ребятам с отеческим вниманием, стараются по возможности оградить их от перегрузок.

Сами же Борис Дворников и Виктор Долгих не очень-то задумывались над тем, как относятся к ним в цехе. Они работали наравне со всеми, не требуя для себя никаких поблажек. И на начальника цеха, не позволившего им остаться, как многие, в ночную смену, они пожаловались парторгу с открытым сердцем, веря, что Андрей Антонович приструнит Николая Ивановича.

— Слышал? Скоро у нас будет настоящее ремесленное училище, — в этот же день обеспокоенно сказал Виктор Долгих.

— И хорошо! — откликнулся Борис Дворников.

— Что хорошего? Откроют и за парты нас посадят, — пробубнил Виктор, не любивший классных занятий.

— За партами нам делать нечего, — убежденно возразил Борис. — Мы с тобой в штате инструментального, нас не тронут.

Были между ними и другие разговоры, о которых никто не знал. Читая в газетах и слушая по радио, как наши бойцы гонят врага от Москвы, какие города освобождают и какие трофеи захватывают, Виктор вздыхал:

— Эх, жалко, что нам с тобой не по восемнадцать, ушли бы в армию добровольцами.

— У нас в горвоенкомате какие-то вредители сидят, не берут добровольцев, — бросил Борис, тайком уже носивший туда заявление с просьбой отправить на фронт.

— Добровольцев берут, но только не с нашего завода. У наших оружейников — бронь, — сказал Виктор.

— У нас же с тобой брони нет.

— Нам еще не полагается…

— Если будут давать, я откажусь, — решительно заявил Борис Дворников.

— Я тоже откажусь! — солидарно согласился Виктор Долгих.

Это обоюдное и твердое решение было их тайной.

5

Зоя Сосновская бежала с городской почты, куда ежедневно ходила за письмами и газетами для цеха. Не чувствуя ни мороза, ни ветра колючего, она твердила и твердила про себя лейтенантовы слова: «Здравствуй, Зойчонок, я очень рад, что узнал твой адрес, и пишу тебе первое письмо». Она уже подумывала, что Петя Статкевич забыл о ней, и не будь Никифора Сергеевича, который чуть ли не ежедневно поговаривал о нем, наверное, не вспоминала бы так часто случайную встречу с парнем. И вот Петя прислал весточки и ей, и Никифору Сергеевичу, оба фронтовые треугольничка так и пришли вместе, в один день, и она торопилась обрадовать его дядю. «Воюем, гоним немца по глубоким снегам Подмосковья, — шептала она уже выученные наизусть строки коротенького письмеца. — Пришел и на нашу улицу праздник…» Эти слова особенно понравились ей, потому что на душе у нее и в самом деле был праздник, и все, что она видела вокруг, по-праздничному сияло, искрилось под зимним солнцем. Понравилось и очень удивило Петино обращение к ней — «Зойчонок»… Так ее называла бабушка, так обращался к ней Женя Смелянский, если надо было сбегать на соседнюю улицу. «Удружи, Зойчонок, позови Люсю», — просил он. И вдруг Зое стало сейчас казаться, что она уже давным-давно знакома с Петей…

Был обеденный перерыв, и Зоя пошла в столовую. Положив на скамейку почту, она глазами отыскала Макрушина и бросилась к нему, размахивая письмом-треугольником:

— Никифор Сергеевич, вам от Пети!

Отложив ложку, Макрушин достал очки:

— Ну, вот и объявился наш фронтовик.

Сидевшие рядом Смелянский и Мальцев тоже отложили ложки и с выжидательной заинтересованностью смотрели на него.

— Так, так, — говорил Макрушин, про себя читая письмо. — Ага, вот. «Захватили мы тут целехонькую немецкую батарею с прислугой, и пленные говорили, что они потрясены нашим контрнаступлением, которого не ожидали, потому что им вбили в котелки, что русские еще летом разгромлены и никаких сил у них для наступления нет…»

Подходили инструментальщики, слушали, потом, как это всегда бывало, стали обсуждать письмо фронтовика, услышанные по радио последние известия и даже ходившие по городу слухи.

Зое хотелось похвалиться: и она получила письмецо, но за одним обеденным столом сидел с Никифором Сергеевичем Женя Смелянский, и она промолчала, чтобы не расстраивать его. Жене так-таки и не было весточки от Люси. На днях он сказал: «Я примерно догадываюсь, почему она не пишет. У нее факультет иностранных языков, а это сейчас кое-что значит».

— Ну что, братцы, скажем спасибо этому дому и пойдем к другому. Время-то наше обеденное кончается, — проговорил Макрушин и направился к выходу.

— Зоя, тебя зовут обедать, — сказал Смелянский, кивнув на Бориса Дворникова и Виктора Долгих. Те махали ей руками, указывая, что обед, мол, остывает.