Всё, что мы обрели

Я обернулся. Там стоял мой отец и улыбался мне своей вечной самодовольной улыбкой. Что-то сжалось в моей груди, когда рядом с ним я услышал голос Джастина, но я был так удивлен, что почти не понимал, о чем они говорят, я просто позволил себе окунуться в объятия отца и закрыть глаза, сделав глубокий-глубокий вдох…

Меня посетила дурацкая мысль. Воспоминание, где я маленький и все можно исправить, обняв отца, когда я еще не достаточно вырос и все еще вижу в нем героя, который может решить все, с чем столкнется на своем пути, почти не моргнув глазом. Как легко было жить тогда. Так просто… Я оторвался от него. Я посмотрел на своего старшего брата.

– Какого хрена вы здесь делаете?

– Да брось, я же видел, что ты разнюнился.

– Иди на хрен, Джастин, – сказал я, но притянул его к себе и взъерошил ему волосы. – Погоди, кажется, это мой багаж. – Я подошел к ленте транспортера.

Когда мы вышли из аэропорта, они помогли мне затащить вещи в машину, и я попросил их подождать минутку, поскольку мне нужна была сигарета. И вот мы стояли втроем под ясным небом, которого я не видел уже очень давно.

– Так, значит, Оливер предупредил тебя… – прокомментировал я.

– Тебе повезло: этот парень, похоже, готов простить тебя и заботиться о тебе, что бы ты ни сделал. Если ты искал себе пару на всю жизнь, то вот же, ты нашел ее в нем, – сказал отец.

– Но не забывай, мы тоже твои приятели, – напомнил мне Джастин, и впервые за несколько недель я не мог не улыбнуться.

Настоящая улыбка. Я положил руку ему на плечо, чтобы притянуть его к себе, и сделал последнюю затяжку.

– Поехали, – сказала я, открывая дверь машины.

Джастин подошел ко мне.

– Слушай, Аксель, если тебе нужно поплакать…

– Еще одно слово – и ты труп.

Я забрался на заднее сиденье и увидел, как отец подавил улыбку, прежде чем водрузить очки на переносицу. Сначала они пытались завести разговор, но потом поняли, что мне приходится прилагать усилия каждый раз, когда они задают вопрос, и оставили меня в покое, возможно, потому что достаточно хорошо меня знали, чтобы понять, что мне нужно время.

Я любовался пейзажами, когда мы ехали прочь от города и все вокруг покрывалось растительностью. Мне казалось, что я наконец-то еду домой. Я просто сомневался, что смогу назвать это домом, если рядом не будет Леи.

Июнь. (Лето. Париж). (Зима. Австралия)

114. Лея

В первую ночь, которую я провела одна в этой пустой квартире, я была готова открыть чемодан, сложить все свои вещи и улететь следующим самолетом. Отправиться за Акселем. Сказать ему, что я совершила ошибку, что все это не имеет никакого смысла. Но я этого не сделала. Я просто не спала всю ночь, пока не оказалась в его постели почти на рассвете, потому что простыни все еще пахли им. Его запах всегда ассоциировался у меня с морем и следами соли, которые оно оставляло на коже, с солнцем и прекрасным летним светом.

Я делала так в течение недели: пыталась работать днем, запершись в стенах студии, которые, казалось, иногда обрушивались на меня, а ночами думала о нем, о последних часах, когда мы были вместе, любили друг друга, пытались понять друг друга сквозь эту массу сомнений и молчания.

После тех первых нескольких дней, когда я снова стала эмоциональной и уязвимой девушкой, которой не хотела быть, я приняла решение и однажды вечером, спустившись из студии, сняла простыни с его кровати, прежде чем поддаться искушению лечь на них. И закинула их в стиральную машину. Я сидела, скрестив ноги, на полу перед ней, наблюдая, как последний след его тела двигался по кругу, пока наконец не остановился. След прервался. Когда я открыла дверцу, меня обдало запахом кондиционера для белья, и отчасти это было облегчением, но отчасти вызвало желание заплакать, потому что так скучать по нему – явно нездорово.

Постепенно я начала больше концентрироваться на работе. То, что Скарлетт была рядом со мной, следила за каждым моим шагом, помогало мне заставлять себя вставать рано утром. Я сделала несколько вещей, о которых она меня просила: две картины, похожие на предыдущие. Также я завершила кое-что еще, что-то свое, но не показывала ей, потому что у меня было предчувствие, что ей это не понравится.

Оливер звонил мне каждый день после обеда. Мы разговаривали о мелочах, о его жизни, о работе, о новостях дня или о разных глупостях, хотя в глубине души я умирала от желания спросить его, все ли в порядке с Акселем.

– Расскажи мне, что ты сегодня делала, – попросил он.

Я сняла обертку с леденца и вздохнула.

– Обедала с коллегами из галереи, после того как провела там утро, обсуждая выставку, которая состоится в эти выходные; ну, знаешь, все организовывала, уточняла последние детали.

– В общем, тебе нравится?

Я ненавидела, когда он задавал мне подобные вопросы; это заставляло меня думать, а я не хотела прокручивать все это в голове, потому что, делая это, я не находила ответов, которые, как мне казалось, искала, и это еще сильнее расстраивало меня.

– Пожалуй, да, – ответила я.

– Тебя что-нибудь еще беспокоит?

Я рассеянно лизнула леденец: