Всё, что поражает...

Теперь у дочери уже своя семья, дочь уже может во всем сама разобраться. Теперь она своего папу, который давно уехал с новой семьей в далекий город, не просто любит горькой, щемящей сиротской любовью,— теперь она гордится им, хорошим человеком, который и помогай ей всегда, и письма писал, и любит не только ее, а и мужа ее, и внучку свою, их девочку.

Вот она, молодая женщина, из далекой деревни, гостит у папы со своей дочуркой.

Рассказала наконец, что мать ее — человек очень тяжелый, работать не желает, только ссорится, и может еще, избави бог, разбить ее семью...

Рассказывает и тихо плачет.

Папа молчит. А папина родня осуждает ее маму, когда-то гулящую, а сегодня лентяйку и брюзгу. Папа жалеет дочку. Он начинает наконец хоть сдержанно, неохотно, а все же осуждать ее маму. Все сходятся на том, что молодым надо оставить ее, отделиться.

Гостья молчит.

Ее упрекают, ей удивляются, пожимают плечами, незаметно кивают, моргают один другому: что вы хотите, деревенщина...

— Ну, зачем, зачем ты губишь свою молодую жизнь? Вот как бросит муж — тогда посмотришь!

Гостья молчит, опустив печальные глаза. А потом тихо говорит:

— Надо же кому-нибудь и ее пожалеть.

***

Молодка в белом халате санитарки весело рассказывает, как она на днях была в своей деревне, недалеко от Любчи, на крестинах:

— Сестра моя, Лида, звеньевая по льну. Шла в декрет — так дали ей за четыре месяца триста восемьдесят шесть рублей. А мама наша говорит: «Боже мой, божечко, я девятерых детей привела, и хоть бы кто когда за это дал мне хоть рублевку...»

***

Полешуцкая хата. С вышитыми полотенцами на стене, с приемником на столике.

Шестилетняя девочка очень любит мачеху — как маму.

Мачеха — молодуха и в самом деле очень приятная, однако ж... Маленькая помнит свою мамусю в гробу и счиает, сколько лет уже считает, что мачеха — мама ее, которая вернулась...

Как оно будет дальше?

***

В еврейской семье, где я остановился в Москве, старенькая мать инженера показывает мне пустой «государственный» конверт от министерского пакета и с гордостью, словно за первую пятерку сына, говорит:

— Вот каких пакетов присылают моему Мише!..

А Мише — пятьдесят второй.

***

В междугородном автобусе. Отставной полковник возвращается с похорон матери и, под мухой, слезно долдонит:

— Мать — это миллион слов, миллион мыслей, а папа — это лицо соприкасающее...

Слезы просохли скорей, чем хмель прошел. Через каких-то полчаса он уже шептал соседу, искренне любуясь собой, более противные, чем любопытные, пошлости о своих военных приключениях с женщинами, среди которых... тоже были матери.

***

Стоя в троллейбусе, любовался, как с дождливой улицы через переднюю дверь, достойно и, кажется, еще непривычно, может, даже и стыдливо пользуясь этим правом, вошли сразу две молоденькие мамы — с детьми на руках.

Потом одна из них сидела лицом к нам, тем, кто подвигался к выходу, разговаривала с женщинами, видимо, незнакомыми, и краснела, миловидная от счастья, которое сидело у нее на коленях и буркало румяной нижней губкой.

***

Идут солдаты — и чудно, приятно подумать, что каждый из них был маленьким, что каждый из них обцелован мамой.

***

«Лучше уж хоронить в пеленочках, чем в веночках...»

Бабушка приехала домой из далекой деревни, где похоронила взрослую внучку. И там изнемогла от слез, и тут еще плачет, а все ж рассказывает:

— Привезли фотографа, чтобы снять покойницу Ганночку. Так себе лохмач какой-то. Как уткнулся в какую-то рыжую торбу, так ковырялся, ковырялся — аж тошно стало, ожидаючи...

***

Старая еврейка, мать большой, многоступенчатой семьи, сидит в только что полученной квартире своей старшей дочки, вдовы, которая намучилась-таки и в войну, в партизанском лагере с малыми детьми, и после войны, в каком-то подвале. Сидит старуха, и слезы сами катятся:

— Неужели это, чтоб войти к моей Гиточке, надо сначала позвонить?..

***

В городском театре — вечер по пригласительным билетам. В первом ряду сидит деревенская бабка, в валенках без галош, в платочке «под бороду». Сидит — не пошевельнется, не оглянется,— хоть чтобы сына не осрамить, что сидит во время действия и в антракте, когда великолепный сын выходит с супругой в фойе.

Но вот в третьем перерыве бабка вдруг чихнула, как мышь, и — боже мой! — испуганно оглянулась.

***

— Только и радости от детей, когда их водишь за ручку,— говорит до срока постаревшая и усталая мать.

Дети покидают родителей (подчас очень неблагодарно), а затем возвращаются к ним в виде внуков. И потому, говорят, бабушки любят внуков сильнее, чем когда-то любили детей.

Держать за ручку жизнь, которая вот и прошла и уходит!..

***

Междугородний телефонный звонок. Начало разговора. И сразу — воспоминание...

...Сотрудник газеты-плаката «Раздавім фашысцкую гадзіну», я жил тогда в деревянном домике на окраине разрушенного Минска. Мы с женой занимали маленькую комнатушку, а за стеной, в двух пустых, еще без мебели, комнатах, жила хозяйка, одинокая женщина, что недавно вернулась из эвакуации.