Всё имеет свою цену

– А ты говорила ей, что речь идет о серьезном преступлении?

– Разумеется, говорила. Но ей это абсолютно все равно. В конце концов мне все же выделили час времени завтра вечером…

Графиня состроила высокомерную гримасу, задрала нос и, пародируя собеседницу, произнесла слащавым голоском:

– Вам надлежит уложиться в час, инспектор Розен, вы должны понять, что бóльшим временем я, к сожалению, не располагаю.

Арне Педерсен с любопытством посмотрел на нее и сказал:

– Да, что и говорить, ты – редкая заноза.

В ответ Графиня издала недобрый отрывистый смешок:

– Скажешь тоже, «заноза»! Вот увидишь, кончится дело тем, что я прибегну к старой доброй черной магии. Абракадабра, фру [37] Хагенсен, пусть твое молоко никогда не станет простоквашей!

Последнее она произнесла настолько тихо и невнятно, что Арне Педерсен даже переспросил:

– Что ты говоришь? Я что-то не понял.

– Какая тебе разница? Просто пытаюсь хоть каким-то образом урезонить ее.

Конрад Симонсен возмущенно проворчал:

– Это абсолютно недопустимо, что она считает себя вправе чинить препятствия в деле, где речь идет об убийстве. У нее ведь тоже есть какое-то начальство. Может, мне завтра утром переговорить с ним?

– Нет уж, спасибо. Сама справлюсь. Неужели ты думаешь, что я не сумею поставить ее на место? Кроме всего прочего, я ведь уже не новичок в нашей работе. Проблема лишь в том, что вопрос, которым я сейчас занимаюсь, достаточно деликатного свойства, поэтому-то я и не хочу привлекать к себе излишнего внимания.

– Что ж, я так и понял, буду иметь это в виду.

В словах главного инспектора явственно прозвучала ирония, и Арне Педерсен удивился. Сам он не имел ни малейшего представления о том, чем в данный момент занята Графиня, но вот то, что и Конрад Симонсен, как оказалось, не полностью информирован об этом, стало для инспектора сюрпризом. Графиня угадала ход его мыслей и поспешила сменить тему:

– Ну, а как там ваши шахматные баталии?

– Баталия. Мы успели сыграть всего одну партию, и Симон, разумеется, выиграл. Оказалось, что, к сожалению, я играю вовсе не так хорошо, как привык считать.

Конрад Симонсен с самодовольным видом кивнул. Но Графиню было не так-то просто убедить. Она соскользнула с подлокотника, подошла к Арне Педерсену и, к удивлению обоих мужчин, приобняла его за плечи. Учитывая, что прежде между ними не раз возникали трения, подобного рода фамильярность явилась, мягко говоря, неожиданностью.

– Ни на секунду в это не поверю. Наоборот, наверняка ты очень даже способный шахматист, иначе бы эта ваша единственная партия никогда не длилась более трех часов. Но теперь тебе уже пора домой, чтобы Симон сумел выспаться. Да и тебе, судя по виду, отнюдь не повредит лишняя парочка часов отдыха.

Конрад Симонсен проводил гостя в прихожую и открыл входную дверь. Напоследок Арне Педерсен решил на прощание лишний раз убедиться, что их договор остается в силе:

– Ну как, в другой раз еще сыграем?

– Безусловно.

– И что, я действительно так плох?

– Да, и не слушай ее – она ничего не понимает в шахматах.

Но когда четверть часа спустя Графиня, поцеловав на ночь и пожелав спокойного сна, отправила Симонсена вверх по лестнице в спальню, из его уст прозвучала уже совершенно иная оценка:

– Да я бы, черт возьми, стал международным гроссмейстером, будь у меня его талант.

– А если б я была на палке, то была бы чучелом. Спокойной ночи, Симон.

– Рано или поздно он обязательно меня обыграет. Это лишь вопрос времени.

– Рано или поздно ты просто-напросто свалишься и уснешь. И скорее рано, чем поздно.

– А ты чем будешь заниматься?

– Поработаю еще.

– Над чем?

– Ладно, Симон, отстань. Спокойной тебе ночи и приятных сновидений!

Глава 19

Ночь. Маленький мальчик лежит в своей детской кроватке. Ночник, вставляющийся прямо в розетку, заливает комнату тусклым зеленоватым светом, который, как говорят, действует на детей успокаивающе. Но его этот свет пугает, хотя темноты, пожалуй, он боится еще больше.

Окно спальни выходит прямо в лес. Оно двустворчатое, в каждой створке по шесть маленьких стеклышек, разделенных белым переплетом. Все четыре шпингалета закрыты и надежно зафиксированы, шторы тщательно задернуты. Когда шток-розы под окном становятся слишком высокими, отец забивает в наличник гвозди и привязывает к ним стебли, чтобы в ветреную погоду розы не стучали в стекло. Окно его пугает, но незнакомого мира за стеклом он боится еще больше.

Когда усталость пересиливает страх, он наконец засыпает, но тут же просыпается от тихого звука, который проникает сквозь окно и задернутые шторы. Негромкое клацанье металла: клац-клац. Это ведьма один за другим открывает оконные шпингалеты. Она ведь ведьма – может и снаружи открывать внутренние запоры.