Всё имеет свою цену

– Отвратительно, как физиономия какого-то призрака. Но она была самодельной – вырезанной, думаю, из черного картона. Такие детишки делают на Масленицу. Там еще были специальные прорези для глаз.

– А ты узнала, чья это была маска? Я имею в виду, она тебе не напоминала какой-нибудь конкретный персонаж? – Я не знаю, но там было кое-что еще. Голова у него была повязана таким черно-серым платком, скрывавшим волосы. Он здорово сочетался с этой маской.

– Стало быть, лица его ты не видела?

– Нет, только уши и часть головы между платком и маской.

– Он был в перчатках?

– Да, тоже в черных.

– Он тебе что-то говорил?

– Нет, в доме – ничего. Молчал до тех пор, пока мы не вышли с ним на пляж.

– Так он увел тебя на пляж?

– Да, он натянул на меня одежду, заставил выйти из дома и, подталкивая в спину, погнал перед собой. Шли мы быстро – едва не бежали, – и пару раз я падала, но он заставлял меня вставать и двигаться дальше.

– Он не таскал тебя за волосы?

– Нет, только тянул за одежду, не грубо, но решительно.

– А что со светом. Ведь раз вы жили на отшибе, значит, вокруг было абсолютно темно?

– У него был с собой карманный фонарик. Прежде чем остановиться, он долго вел меня по пляжу. И я сразу же поняла, что здесь я и умру – то есть здесь он меня и убьет. – Ты подумала, что он хочет тебя убить?

– Нет, не подумала. Я была абсолютно уверена, равно как и сейчас полностью убеждена в этом. Да, он хотел меня убить. Он даже вырыл мне могилу – глубокую яму в том месте, где пляж почти кончается и вода подходит практически к самым дюнам. Рядом была воткнута в песок лопата – он собирался меня закопать.

– Он что же, посветил и показал тебе могилу?

– Нет, луч маяка, установленного в Сподсбьерге, время от времени падает на пляж – вот я ее и увидела.

– Ага, понимаю. Ну, и что было потом?

– Сперва он велел мне снять брюки, но трусы оставить. Потом заставил лечь на живот и связал щиколотки ног, затем разорвал спереди блузу и снял с меня бюстгальтер. Не помню в точности, но, кажется, он все время старательно отворачивался, как будто щадя мою стыдливость; я еще вроде бы подумала тогда, что, по крайней мере, он не собирается меня насиловать… В пользу этого говорили и связанные с самого начала лодыжки. Потом он заставил меня приподняться и сесть и освободил мне руки. Все это было так отвратительно! Жанет, детка, может, если тебе тяжко это слушать, ты немного прогуляешься, а Ханс и Симон посидят со мною?

Девушка сердито ответила:

– Нет, бабушка, со мной все в порядке – я просто жутко злюсь.

– Что ж, ладно, оставайся и слушай дальше. Так вот, когда я села, он достал ножницы и опустился рядом со мной на песок.

Конрад Симонсен осторожно спросил:

– А откуда он взял эти ножницы? Вынул из кармана?

– Нет, у него на спине был такой маленький рюкзачок, вот оттуда он их и достал. И тогда же он впервые заговорил со мной, причем как-то странно. Вместо «ты» он все время говорил мне «она» и держался так, как будто все происходящее – какой-то спектакль. Но самым отвратительным в его поведении было то, что, когда он смотрел на меня, глаза его как будто бы источали всю вселенскую скорбь.

– И что он при этом говорил?

– Ей надо подстричь ее длинные когти, ей надо подстричь ее длинные когти. Сначала он сказал именно так, а потом, видимо, желая, чтобы я подчинилась, совсем другим голосом произнес: А теперь пусть она покажет свои ногти. Все это он говорил беззлобно, скорее, как будто мы с ним играли в какую-то игру. Сначала я его не поняла, тогда он просто повторил: А теперь пусть она покажет свои ногти, а теперь пусть она покажет свои ногти. В конце концов я предъявила ему свои пальцы, и хотя ногти у меня были совсем короткие, он сделал вид, что стрижет их. При этом он снова заговорил тем, первым, голосом. О да, о да, их обязательно нужно подстричь. Чик-трак, чик-трак. Ну, разве не здорово, что мы захватили ножницы? Чик-трак. Так он приговаривал по мере того, как клацал в воздухе ножницами перед самыми моими пальцами.

Жанет Видт присвистнула:

– Fucking weirdo [36].

– Что, дружок, что ты сказала?

– Я говорю, бабушка, что он, видно, совсем спятил.