Всё сначала!

Это случилось в июле 1997 года, находясь в гостях у друзей, я раздухарилась и на спор подняла гирю. Кишка «рванула». Где только была моя голова в тот момент? Я почувствовала, что мне нехорошо. Но даже тогда никому ничего не сказала. Поехала домой. На велосипеде. Дорога по нашим милым питерским колдобинам заняла минут сорок. Меня тошнило, колотило, в глазах темнело, заливал липкий холодный пот. Я только чудом не потеряла сознание. Кое-как добравшись до дома, почувствовала – все… кранты! Слава Богу, рядом были Динка Арбенина, Ольга Гусева и Женя Венлиг. Сразу вызвали «неотложку».

Меня привезли в дежурную больницу на Фонтанке. Широко известно, что у нас все очень размеренно и неторопливо: сначала я долго ожидала в приемном отделении, пока доктор спустился, пока подошел ко мне, пока пальпировал, пока записал – прошла вечность. Никто не подозревал, что в моем случае промедление смерти подобно. Мне было 28. В таком возрасте врачи любое недомогание живота у женщин, как правило, списывают на гинекологию. Никому и в голову не могло прийти, что у меня там – рак. Думали – девочка молодая, застудила придатки… А когда почуяли неладное – все-таки отправили меня в проктологический центр на Крестовском острове. Уже там, сделав мне пункцию, в дугласовом пространстве обнаружили гной.

На операционный стол я попала с шестнадцатичасовым каловым перитонитом, мало совместимым с жизнью. Так что было все серьезно. Но почему-то все равно первые полтора часа меня оперировали гинекологи, пытаясь найти причину перитонита в своей сфере. И только потом абдоминалисты. Они-то и обнаружили некротизированный участок в разорвавшейся сигмовидной кишке. Гистология показала аденокарциному сигмы.

Сама опухоль, слава Богу, оказалась операбельной, еще не расползлись метастазы. Мне снова повезло.

Операция длилась около шести часов. У меня было такое количество наркоза – не каждый выйдет без потерь.

Когда ко мне вернулось сознание, я подумала, что самое тяжелое осталось позади. Будучи студенткой МедВУЗа, я могла трезво оценивать происходящее. Помню, лежу в реанимации с дыркой в животе, которая называется колостома. Заходит доктор, оперировавший меня, и трагическим тоном так осторожно, издалека начинает мне рассказывать: «Слава Богу, мы успели, но пришлось сделать травмирующую операцию. Теперь вам придется жить с некоторыми неудобствами, которые, впрочем, со временем можно будет исправить еще одной операцией…» Он боялся прямо сказать, что, удалив злокачественную опухоль, мне вырезали примерно полтора метра кишечника, и теперь туалетом для меня, как минимум несколько месяцев, а то и лет, будет являться сменный мешочек, который прикреплен у меня на животе.

Я бодро так прервала его: «Вы что, мне операцию по Га́ртману сделали?» Хирургия была одним из моих самых любимых предметов в институте, я состояла в «Научном студенческом обществе» и по злой иронии судьбы даже писала работу на тему рака сигмовидной кишки. Скорбное выражение на лице доктора сменилось удивлением, видимо, ожидал другую реакцию от пациентки – шок, слезы… Он запнулся, но тут же, почти на автомате поправил меня: «Гартма́на…» И мы начали спорить, где правильнее ставить ударение в фамилии автора операции. На том и разошлись.

В случае с первой операцией я даже испугаться не успела. Настоящий страх ко мне пришел позже, когда выяснилось, что потребуется повторное «вскрытие». Я надеялась по-быстрому оклематься и вернуться домой, чтобы мое отсутствие в несколько дней для мамы осталось незамеченным.

Я не предполагала, что через двенадцать дней передо мной разверзнется кромешный ад…