Всю жизнь я верил только в электричество

А третья святыня, которую по значимости надо было бы всё равно поставить на первое место, – это Баня с большой буквы. Потому, что просто бани в Кустанае не было. Тем более, хорошей частной. В глубинах кварталов, застроенных маленькими домишками, домиками, времянками, землянками и бараками приспособления под баню имелись. Но то были либо варианты старинных моечных «по-черному», или маленькие глинобитные помещения, куда вставляли печку-каменку с трубой и одну лавку для мытья водой из кадушки, которая занимала половину бани.

Настоящих бань, очагов культуры и отдыха, искусства мытья и парения, получения эстетического удовольствия от научно обоснованных гигиенических испытаний, было в Кустанае только две. Истинно народная общественная городская и для утонченных, особо искушенных в поэзии банного священнодействия, – заводская. Вроде бы её построил для своих ещё в войну завод, где делали порох, а потом вискозное волокно. А другие окрестили её заводской, потому, что сам завод на соседней улице, рядом стоял.

В баню не ходили просто помыться с мылом, мочалкой и забежать пару раз в парную. Туда шли оголить не только тело, но и душу выпустить голышом, чтобы и она разомлела, откисла, помылась, пропарилась насквозь и передохнула от суеты всех сует, нападавших на душу с телом всю неделю. По одному тогда баню никому и в голову не приходило посещать. Ну, примерно так же, одному, можно играть с собой в шахматы. Но делают это немногие. В баню группами или вдвоём идут для расслабленного общения до входа в моечную, во время мытья и в парилке, а, главное – после. Никто и никогда, превратившись в розового, пахнущего разными вениками, мылом и свежестью обновленного человека, не шел домой раньше, чем через пару часов. Он сидел с друзьями или родственниками в одном из буфетов и много пил, восстанавливал водный баланс. Дети заливались лимонадом и газировкой, взрослые пивом с водочкой, водочкой с пивом или просто чем-то одним. Чаще пивом.

И вот часа через два, не в самой, заметьте, бане, а намного позже, сваливалась и гора с плеч, и камень слетал с души, да чистое тело стремилось внезапно к такой же чистой жизни.

– А! Так ты встал уже! – Шурик зашел в комнату и сел на подоконник. Он был серого цвета. Серая рубашка, брюки и лицо. Одежда такой и была, а лицо заимело мрачный окрас после ночи пения под баян и регулярной подпитки силы и красоты голоса «московской» водочкой. Затем зашел батя такого же цвета. Точнее, костюм на нём был светло-синий, рубашка белая, а лицо серое как пыль возле ворот.

– Вы, это…– сказал он, со вздохом опуская большое туловище на стул. – Готовьтесь на баню. В городскую пойдём. Сейчас нам Анюта с тёщей всё чистенькое соберут. Полотенца там, мыло, мочалки, простыни и порошок зубной и тебе, Шурка щётку новую. Твою потеряли куда-то. Не могут найти.

– А вот же она. – Шурик вынул свою щётку из кармана рубашки. – Я ж рано встал. Во рту – фу-у! Так я почистил.

Помолчали. Они потому, что тяжело было беседу вести. А я просто не знал, что говорить и думал только о том, как сманить с собой в баню Жердя, Носа и Жука. Отец блёклым взглядом исследовал мой внешний вид и состояние духа. Возможно, ему удалось глянуть в меня глубже. Потому, что он поднял вверх указательный палец и вынес приговор.

– В баню идем втроём. Вот мы идем. Я, Шурка и ты. Никто больше. Откликнись.

– Ну ладно…– упрашивать отца было так же бесполезно, как заставить радиоприёмник спеть ещё раз песню, которая понравилась.

Зашла бабушка с большой хозяйственной сумкой коричневого цвета, которая сверху затягивалась толстым шелковым шнурком.

– Вот здесь всё. Бельё и полотенца внизу. Простыни, мыло, вихотки – наверху. Зубной порошок, щётки. Пакетик с валидолом, валерианкой в пузырьке и корвалол сбоку в отдельном мешочке.

Шурик взял сумку, отец достал из портфеля деньги, я накинул на себя толстый чесучовый спортивный костюм с белыми полосками на штанинах и рукавах. Можно было переходить от одного праздника к другому.

И наша маленькая дружная бригада попёрлась пешком за пять километров до самого лога, разделявшего город на старый и совсем старый. Перед склоном в сторону совсем старого Кустаная стояла одноэтажная, выложенная из добротного кирпича прошлого века, огромная в ширину и длину одноэтажная баня, окруженная клёнами, желтой акацией и скамейками для отдыхающих после бани, да ждущих своей очереди в земной рай немытых граждан.

В очередь мы вписались удачно. Впереди страдало предвкушением радости банной всего человек пятнадцать.

– Повезло, – обрадовался Шурик. – Час посидим, подождем. Не больше.

– От силы, полтора, – батя глянул на часы, потом на меня. Причем, часы он разглядывал внимательно, а мне достался короткий взгляд и такой же приказ. – Вот тебе рубль. Принеси три бутылки «Дюшеса».

– Давай возьму два «дюшеса», а одну «Крем соду», – я уже взял рубль. Ждал, что отец скажет.

– Бери себе что хочешь, кроме пива, – батя вытянул ноги и лёг на спинку стула. Стул не шевельнулся даже на миллиметр, хотя отец пристраивался поудобнее довольно резко и долго.