Вспаханное поле

губами и взвалил на плечо мешок. Они вместе пошли к

загону, где хрюкали свиньи. Девушка, привыкшая к не¬

людимости Панчо, хотела сломить его напускную непри¬

язнь всегдашним вопросом:

—      Как ваша рана?

—      Вы же знаете, что она зажила, так чего же спра¬

шиваете? Подумаешь, важность какая! — ответил он с не¬

обычной грубостью.

Огорченная его резким тоном, она возразила:

—      За ранами надо следить, потому что они могут за¬

гноиться.

Ее заботливость не только не смягчила Панчо, но еще

усилила его раздражение.

—      А хотя бы она и загноилась, так что? В конце

концов, если кому и будет от этого худо, так только мне...

Каждый делает со своей шкурой, что ему нравится.

Панчо почти кричал, не замечая, что Элена поблед-

123

Нела и что глаза ее полны печали. Он не сознавал, что

вымещает на девушке злобу, не зная даже, чем она вы¬

звана.

—      Зачем вы мне говорите все это? — со слезами в

голосе спросила девушка.

—      Затем... затем...— пробормотал он и замялся, по¬

ставленный в тупик неожиданным вопросом:      он вдруг

понял, что у него нет, собственно, никаких оснований

разговаривать с ней в таком тоне. Потом, ухватившись

за предлог, который, как ему казалось, оправдывал его

грубость, отрезал:

—      Затем, чтобы вы больше не вспоминали обо мне,

раз вы уезжаете в Буэнос-Айрес!

Элена со свойственной женщинам тонкой интуицией

разгадала причину гневной вспышки Панчо и, не желая

фальшивить ни перед ним, ни перед собой, взяла его за

руку с глубокой, почти материнской нежностью и просто

сказала:

—      Что ж из того, что я поеду в Буэнос-Айрес? Раз¬

ве я не вернусь?

Панчо уставился на нее, потрясенный тем, что услы¬

шал.

—      Вернетесь,— повторил он, словно от него усколь¬

зало значение этого слова,— вернетесь...

—      Да, Панчо, и какой я уезжаю, такой и вернусь.

Теперь Панчо, охваченный восторгом, увидел в гла¬

зах Элены пламя страсти, которым пылала Клотильда,

когда говорила о том, что решила связать свою судьбу с

судьбой Сеферино: «Если бог дал мне эту любовь, как

тяжкий крест, я буду нести ее, как крест».

У Панчо в горле застрял ком, и, не в силах вымол¬

вить ни слова, он лишь сжал Элену в объятиях, забыв о

том, что его могучие грубые руки, привыкшие обузды¬

вать лошадей, орудовать лассо и налегать на рукоятки

плуга, могут причинить ей боль. Элена безропотно снес¬

ла эту нечаянную жестокость, которая была его безмолв¬

ным признанием, понимая, что если бы Панчо и загово¬

рил, то все равно не сумел бы передать словами перепол¬

нявшее его чувство. Она знала: он всегда будет таким —

нелюдимым и диким, как его родная степь. Скорее пусты¬

ня перестанет быть пустыней, чем он перестанет быть

грубым жителем пампы, подобным кагуару, который лас¬

кает подругу ударами тяжелой лапы, не пряча когтей.

124

VI

Панчо работал под навесом, когда заметил приближав¬

шегося всадника, в котором узнал Гумерсиндо, владель¬

ца участка, смежного с участком дона Ахенора. Спешив¬

шись, Гумерсиндо заговорил с доном Томасом, и Панчо

даже в голову не пришло, что сосед приехал с поручени¬

ем к нему. Но Гумерсиндо в сопровождении фермера

подошел к навесу.

—      Здорово, Панчо.

—      Здорово. Каким это ветром тебя занесло?

—      Як тебе... Понимаешь, вчера в селении я видел

Сеферино. Он велел передать тебе, что ночью уезжает на

юг. Видать, он очень спешил, и ему было некогда заехать

попрощаться со стариком и Клотильдой. Вот он и попро¬

сил меня завернуть к тебе.

Обеспокоенный этой новостью, Панчо спросил:

—      У него были при себе какие-нибудь пожитки?

—      Насколько я знаю, нет. Он сказал, что его наняли

гнать гурт, с тем чтобы он тут же выехал.

—      Ага... Ну, что ж... Спасибо.

Панчо считал разговор оконченным, но Гумерсиндо

услужливо предложил:

—      Хочешь я заеду к твоему старику?

—      Я сам съезжу немного погодя.

Гумерсиндо и дон Томас ушли. Гумерсиндо вскочил

на лошадь и поехал к себе, фермер вошел в дом.

Оставшись один, Панчо было взялся за работу, но

его не покидало тяжелое чувство, вызванное сообщением

Гумерсиндо. Он предвидел, что рано или поздно Сефе¬

рино бросит все и уедет, однако надеялся, что он не сде¬

лает этого втихомолку, как в прошлый раз. Ему было

жаль Клотильду, да и отца, который был так привязан

к Сеферино. Панчо снял с гвоздя уздечку и, направив¬

шись к выгону, пронзительно засвистел. Его лошадь под¬

няла голову и неохотно пошла на зов, не переставая щи¬

пать траву. В дверях, должно быть услышав свист, по¬

казалась Элена.

Панчо подвел лошадь к навесу и начал седлать. Он

не спеша покрывал спину лошади потником, думая о том,

что неожиданный отъезд Сеферино многое осложняет,

когда его окликнули:

—      Панчо I

125

Он обернулся и увидел Элену. Девушка, оглянув¬

шись на окна дома, подошла к нему.

—      Папа сказал, что ты уезжаешь... что ты едешь к

отцу.

—      Да-

Она с беспокойством спросила:

—      Ты скоро вернешься?

—      Вернуться-то я вернусь. Но когда?.. Кто его

знает. Теперь я нужен там,— ответил Панчо, кладя чеп¬

рак поверх потника.

—      Понятно, ты должен ехать,— мягко сказала Эле¬

на.— Но мне хотелось бы, чтобы к тому времени, когда

мы с Эстер будем уезжать, ты был бы здесь, на ферме.