Встреча на деревенской улице

И в эту ночь Васька Снегирев спал тяжело и мучительно. Даже через стену старуха пенсионерка Варвара Трофимовна слышала, как он что-то выкрикивал во сне, ругался и порой стонал. Пил он каждодневно. Поначалу приходили к нему с завода, уговаривали, совестили, но Васька отмахнулся от профкомовцев. И теперь уже нигде не работал. Откуда доставал деньги на пьянку, Варвара Трофимовна не допытывалась. Побаивалась Ваську. Такому что, такой все может в пьяном угаре. Так что уж лучше подальше от греха. Тем более он до того напивался, что нагишом ходил по квартире. Вторая соседка, тоже старуха, так та только крестилась и замыкалась у себя, боясь даже выйти в уборную. Наутро Васька всегда вставал мрачный, долго плескался в ванной и, не здороваясь, ни с кем не разговаривая, уходил на весь день. Являлся к вечеру пьяный, бродил по квартире, шутил со старухами, но тут же зверел, если что было не по нему, грозил выломать двери, если будут запираться, и, слава богу, уходил к себе. И вскоре уже слышался его храп, а ночью вскрики, бормотанье, стоны. Случалось, и довольно часто, Васька вскакивал среди ночи с постели, чего-то выкрикивал, начинал ходить, курил, кашлял до удушья, и тогда старухи обмирали от страха, как бы не вздумал ломиться к ним.

Когда-то у Василия Снегирева была жена, высокая, строгая женщина. Она смотрела за ним и не давала воли. И он слушался. А если и выпивал, то в меру. Но она заболела и умерла. И Васька стал пить. Пил и плакал, что остался один. Старухи как могли утешали его, и от этого он еще пуще страдал. Но потом как-то разом перестал плакать. Приводил мужиков с бабами. Запускал магнитофон на полную катушку, так что даже из соседней квартиры в стену стучали, чтоб тише было. А потом и магнитофон, и разные вещи стал уносить из дому. Пропивать. И теперь в его комнате ничего не было, кроме кровати да стола с парой стульев. Комната у него была хорошая — от завода дали, — девятнадцать метров, с двумя окнами во двор. Солнечная. И Васька уже подумывал обменять ее на меньшую и взять в придачу денег, чтоб подольше растянуть на «бормотуху». «Бормотуха» — это красное вино, вроде «Солнцедара». «Солнцедар» запретили за негодностью, но появилось взамен его другое вино, тоже дешевое, и по угару в самый раз. После него, правда, башка как налитая свинцом и ночью тяжко, но зато всего рупь с малыми копейками бутылка. Директор магазина Ким Маркович всегда держит про запас такое вино. Расплачивается им за разгрузку машин с продуктами, уборку ящиков и другой халтурный труд. Ему хорошо, и Ваське не худо. Две бутылки всяко кинет за день, да еще и накормит в перерыв. Так чего еще и требуется? Где столько заработаешь? Да к тому же и дела не на весь день, а как только придут машины. А случается, что и третью бутылку кинет. На каком заводе такие условия?

— Вася! — крикнет Ким Маркович.

— Тут как тут! — подскочит к нему Васька и руку приложит к виску. Честь отдает. И кажется себе молодцом, хотя на самом-то деле ряшка опухшая, давно небритая, под глазом синяк. Зараза Колька по пьяному ударил. Гад! Нет чтоб просто на слово спорить или поругаться, все норовит в ухо или в глаз. Ну, дождется, стерва, как-нибудь. Дождется...

И в это утро Васька встал мрачный и тяжелый. Башка трещала. Надо бы, конечно, с вечера оставить глоток «бормотухи» на опохмелку, да ведь завсегда мало, да и не думается о завтрашнем дне. А вот теперь страдай, Вася, мучайся.

Он посмотрел в окно. Светало, но не настолько, чтобы бежать к магазину. Не меньше чем с полчаса надо терпеть. За окном падал снег и тут же таял. И деревья, и асфальт, и ящики в куче были черными от сырости. Из окна был виден вход в магазин. Не тот, в который валят покупатели, а рабочий вход, через который Васька и Колька, такой же шалопут, как и он, перегружают с машин ящики, коробки, бидоны со всякой едой и питьем в кладовую. Кольки еще не было. Значит, надо томиться.

Васька прошел в ванную, сполоснул лицо. Крепко протер его полотенцем. Закурил. И тут же закашлялся. В последнее время кашель донимал его все сильнее — то ли простужался, то ли курил много, — но до того бил, что сгибал до земли, проклятый. А потом Васька судорожно хватал ртом воздух и отхаркивался направо и налево, удивляясь, откуда берется столько дряни. И тянулся дрожащей рукой к «бормотухе», чтоб не так саднило в груди.