Встречи и прощания. Воспоминания о Василии Аксенове, Белле Ахмадулиной, Владимире Войновиче…

Я присмотрелся к книгам, лежащим на виду, и обнаружил первый том Мандельштама с золотым силуэтом на обложке. Я впервые держал в руках столь полное собрание его стихов, мне не терпелось выяснить, сколь велики пробелы в моих исключительно самиздатовских сборниках его стихотворений. Английское предисловие я пропустил, русское просматривал бегло, успевая разобрать лишь некоторые из пометок Н. Я., сделанные на полях шариковой ручкой. Почерк дрожащий – у Н. Я. дрожат руки. В том месте, где перечисляются «биографы» Мандельштама, против имен Георгия Иванова и Всеволода Рождественского сделана односложная пометка: «бляди». «Камень» и «Тристии» мне удалось просмотреть полностью – обнаружил лишь три или четыре неизвестных мне стихотворения. «Воронежские тетради» я пролистать не успел – всех звали к обеду.

К столу Н. Я. вышла в стареньком синем платьице. За обедом она пикировалась со своей молодой «опекуншей» Соней, отпускала кому-то комплименты, иногда путая имена своих новых знакомых, заметила чей-то рыжий хвостик волос, упомянула чью-то бороду, предложила выпить за хозяйку дома, сама она пила минеральную воду и сожалела, что пришлось «завязать» с алкоголем. Упомянула о том, что Мандельштам очень любил покупать на рынке травку пастернак. Выйдя из-за стола и из прохода в отведенную ей комнату, Н. Я. на ходу зацепила дрожащей рукой тяжелый том Мандельштама, который я не успел досмотреть до конца, и унесла с собой. Я был несколько обескуражен, но, поднявшись на второй этаж, обнаружил третий том того же издания – статьи и письма, что несколько скомпенсировало мне временную потерю первого тома.

Вечером Н. Я., увидев, что мужчины играют в шахматы, тоже изъявила желание сыграть партию. Я вызвался быть ее противником. Трясущейся рукой бралась она за фигуры, но переставляла их довольно уверенно и быстро. Я старался не задерживать игру и отвечал в таком же темпе. Дебют Н. Я. разыграла слабо, и я начал внутренне раскаиваться, что вызвался играть с ней, – партия получалась неинтересной. Но тут моя противница нанесла мне довольно опасный тактический удар (какой-то вскрытый шах), который я не предусмотрел. Все же мне удалось как-то выкрутиться из неприятного осложнения, но при этом я недосчитался пешки. С этого момента в игре появилось напряжение, и могу сказать, что середину партии я провел в полную силу.

Понеся в конце ощутимые материальные потери, Н. Я. сражалась почти до самого мата. Огорченная поражением, она встала и ушла к себе. Кто-то из видевших нашу игру сообщил ей, что у меня в свое время был первый разряд по шахматам. Она немного воспрянула духом и вызвала меня к себе, чтобы я подтвердил ей это лично. Со своей стороны, она сообщила мне, что лет сорок не играла в шахматы, но когда-то ей дал несколько уроков известный мастер того времени Ильин-Женевский, а однажды она даже играла с гроссмейстером Боголюбовым. Я подтвердил, что эти имена мне хорошо знакомы, а также высказал восхищение ее способностью вести серьезную борьбу.

Н. Я. осталась довольна состоявшимся разговором и даже решила выйти поужинать вместе со всеми, вернее, просто посидеть за столом, так как у нее ужин уже был. Однако вскоре роль наблюдателя ей надоела, и она попросила налить ей немного водки. Ее опекунша Соня дала разрешение только на двадцать капель. Н. Я. с негодованием отвергла это предложение и потребовала налить ей полную рюмку. После водки она попробовала маринованных грибов и еще каких-то закусок, правда, в очень мизерных количествах. А дальше потребовала у Сони выдать ей папиросы.

На день по разрешению врача ей выделялось не более пятнадцати папирос, и этого ей, разумеется, не хватало. Ее обычная норма, как она мне сообщила, всегда была пятьдесят штук в день.

Я спросил:

– Почему «Беломор»? По привычке?

Она ответила:

– В память о великой стройке!

Расхрабрившись, я спросил, не пренебрегал ли водкой Мандельштам, могла ли вот так, в компании, выпить Анна Андреевна. Н. Я. вспомнила в связи с этим, что Мандельштам однажды на пари перепил одного, как она выразилась, «русачка»; а однажды, когда сама Н. Я. после какого-то застолья, не очень твердо держась на ногах, села где-то на ступенях лестницы, Мандельштам сделал ей строгое внушение:

– Если не умеешь – не пей!

С Анной Андреевной тоже было выпито много.

Когда разговор зашел о винах, я стал хвалить совершенно исчезающие из московских магазинов грузинские и с некоторым лукавством упомянул «Телиани» («Если спросишь „Телиани“»). Н. Я. восприняла это вполне серьезно и подтвердила, что «Телиани» – действительно прекрасное вино. Потом в ее пометах к стихотворению «Я пью за военные астры…» я прочитал против строк «Веселое асти-спуманте иль папского замка вино», что вина эти ей впоследствии удалось попробовать и они ей не понравились – грузинские лучше, например «Телиани»…