Встречи и прощания. Воспоминания о Василии Аксенове, Белле Ахмадулиной, Владимире Войновиче…

Но продолжу свой рассказ. Был нежаркий летний вечер, за окнами в саду шумела листва. Разговор велся полушутливый. Семен Израилевич красочно рассказывал про какого-то старорежимного петербургского дворника, который после эмиграции хозяев продолжал усердно наблюдать за их бывшим домом. Дворник был уверен, что хозяева обязательно вернутся и восстановится старый порядок. О революционной смуте 1917 года дворник говорил: «Жили мы, жили – и вдруг эта несчастя», подразумевая приход к власти большевиков. Байка Липкина вызвала одобрительный смех Бориса и его жены Гали. А на меня этот рассказ произвел иное впечатление, потому что, будучи уже вполне оппозиционно настроенным по отношению к действующей власти, к октябрьскому перевороту и Ленину я еще был вполне лоялен. В то время, как говорится, до меня еще «не дошло». Я работал инженером, и в моей профессиональной среде если что и критиковали, то только происходящее. Да и свежи еще в памяти были поэма глубоко почитаемого мною тогда Андрея Вознесенского «Лонжюмо» (1962) и его же стихи «Секвойя Ленина» (1962) и «Уберите Ленина с денег» (1967).

Я впервые слышал столь крамольные речи, высказываемые вслух спокойным голосом, как вполне очевидные вещи. И можно сказать, что после недолгого осмысления всего слышанного в доме брата моя политическая девственность в вопросе об «октябре» и его вожде была окончательно потеряна.

Но вообще беседы Липкина с Балтером всегда были чрезвычайно содержательными, потому что и тот и другой не терпели пустого трепа.

Когда-то в другой раз, это было уже в 1974-м, Семен Израилевич благосклонно отозвался о моей первой публикации в «Юности», показанной ему Борисом. Там в стихотворении о стариковской чете интеллигентов были такие строки, непонятно как прошедшие цензуру: «…Здесь пили чай, в сердцах кляли Лысенко, / В языкознанье понимали толк!» – с явной отсылкой к знаменитой песне Юза Алешковского «Товарищ Сталин, вы большой ученый…».

Но я, как и тогда, считаю это проявлением его любезности по отношению к моему старшему брату, который был сердечно рад моему успеху.

В том же году в Доме книги на Новом Арбате мне посчастливилось приобрести книжку стихотворений Семена Липкина, изданную в Элисте (столице Калмыкии), и я смог даже по этой куцей книжке оценить его как поэта. Чего стоит хотя бы стихотворение «На Тянь-Шане»:

…В мастерскую, кружась над саманом,
Залетает листок невзначай.
Над горами – туман. За туманом —
Вы подумайте только – Китай!..

Или «Кавказ подо мною»:

…Пусть три тысячи двести над уровнем моря,
Пусть меня грузовик мимо бездны провез,
Все равно нахожусь я над уровнем горя,
На божественном уровне горя и слез…

С тех пор стихи Семена Липкина всегда со мной.

Позже мне посчастливилось познакомиться и с Инной Львовной Лиснянской, человеком очень щедрым и преданным. Она была большим другом жены, а к тому времени уже вдовы Балтера (моей будущей тещи).

После смерти Бориса в том же 1974 году Галя каждый год дважды собирала его друзей: 8 июня (в день смерти) и 6 июля (в день его рождения). Встречались у могилы Балтера на кладбище в Старой Рузе, на горке под соснами. Потом пешком через лес шли в Вертошино. Это примерно два километра. Друзья, которым такой переход был тяжел, ожидали в доме. Застолья проходили шумно, было много воспоминаний, нередко смешных. Инна Лиснянская и Семен Липкин были частыми участниками этих поминальных встреч.

В узком кругу Липкин нередко касался той или иной степени сервилизма некоторых известных поэтов, с которыми был близко знаком. Так, Александр Межиров, по его рассказам, клялся, что больше не станет печатать свое широко известное и ласкающее правильный идеологический слух стихотворение «Коммунисты, вперед!..». А вышедшая вскоре после этого новая межировская книга открывалась как раз этими стихами. Доставалось и Смелякову, которого Липкин называл по имени: Ярослав. Поминался и Кайсын Кулиев, который уже в пору своей всесоюзной славы будто бы не упускал случая подтвердить свою преданность власти; что-то смешное рассказывал Семен Израилевич и про Джамбула. Но все говорилось без толики злости или (боже упаси) зависти. Все это он рассказывал, добродушно посмеиваясь, как рассказывается о тех или иных проделках талантливых людей.

Однажды Семен Израилевич и Инна смотрели машинописную подборку моих стихов, смотрели раздельно и оставили на полях свои галочки против стихотворений, которые казались им более удавшимися. Чаще всего галочки не совпадали.