Встречи и прощания. Воспоминания о Василии Аксенове, Белле Ахмадулиной, Владимире Войновиче…

„Способ употребления“ вышеупомянутого паззла представлен в книге сквозной историей персонажа, организовавшего целое производство такого рода головоломок из акварелей; нарезанные кусочки бывшей картины требуется снова сложить в пейзаж, затем отвезти на место его создания и смыть, не оставив ничего. Этот паззл – метафора не только жизни, но и художественного творчества и самой книги Перека, где в последней главе Вален умирает возле большого пустого холста.

В наши дни, когда жизнь, стремительно набирая темп, все более уподобляется калейдоскопу, когда произведения многих новаторов – перековских современников и даже младших собратьев по перу – у же стали достоянием истории литературы, главная книга Перека не только ни на йоту не устарела, но и приобрела поразительную актуальность, ибо она по самой своей структуре – в которой каждый элемент изолирован и одновременно связан со всеми остальными – представляет собой (ну конечно же!) прообраз и модель „Всемирной паутины“».

И вот теперь, когда заявка была принята и договор готов, она вынуждена была отказаться от работы, которую ей так хотелось сделать!

* * *

Самочувствие ее ухудшалось. Ей стало тяжело ходить, появилась одышка. Теперь я обязательно сопровождал ее на Каширку и, пока ей делали капельницу, ожидал в коридоре химиотерапевтического отделения. Рядом сидели на креслах родственники других больных, ее товарищей по несчастью.

Не имея возможности работать, Ира купила плеер и стала слушать классическую музыку. Слушала она и романсы, даже попросила меня научить ее петь: она никогда не пела, потому что не имела музыкального слуха.

* * *

Видно было, что она начала сдавать. Не в том, что впервые располнела, стала тяжело ходить и не отказывалась, как прежде, от помощи. Дело было в другом. Она перестала скрывать, что находится не в форме. На даче, к моему удивлению, приняла приглашение наших знакомых-приятелей прийти к ним на день рождения, где собралось еще несколько соседей по деревне. Спокойно высидела все застолье, шутила, поддерживала беседу. Другой наш деревенский приятель позвал нас за грибами: как раз пошли лисички. Он не дачник, а местный житель, родился в этой деревне, расположенной рядом с писательским домом отдыха Малеевка. Хорошо знает грибные места. Завез нас на своей старенькой «Ниве» на край огромного поля, которое местные жители знают как Воронцово поле. Когда-то здесь была деревня Воронцово, давно исчезнувшая с лица земли. Дальше мы долго ходили пешком по еловому лесу, грибов оказалось мало, а Володя – так звали нашего приятеля – в се надеялся на удачу и вел дальше. Ира чувствовала себя бодро, хотя шла очень медленно и тяжело… Я беспокоился за нее, но почему-то был уверен, что это временное ухудшение, что лечение, как и раньше, поможет и она вновь обретет форму.

* * *

Так прошло лето. В конце его Ира уже не ходила со мной на вечернюю прогулку с Тилем. Обычно мы выходили по дороге, огибающей деревню, в поле. Там спускали Тиля с поводка, и он рыскал по дороге и в придорожной траве, а мы шли, философствуя или рассуждая о текущей политике. Возвращались уже в темноте, когда над дорогой ярко обозначались звезды. Перед сном выкуривали на открытой террасе по сигарете, сидя друг против друга в дачных креслах. Теперь она оставалась дома и ждала меня для вечернего перекура. А я, шагая по белеющей в темноте дороге, не отдавал себе отчета в том, что у нас остается совсем немного времени. Я верил в то, что она опять выкарабкается.

* * *

В начале сентября, когда мы были в Москве, пошли опята. Сбор опят был когда-то семейным развлечением. Мы тогда ходили в лес вчетвером – в месте с Галей и маленьким Мишей. О том, что пора опят наступила, я узнал легко: началась торговля опятами с рук на площади у метро «Курская». 9 сентября я с Тилем отправился за грибами, Ира осталась в Москве. Грибов было много. Я успел вовремя: в будний день грибников в лесу бывает мало. А опята только появились. Возвращался домой вечером с полной корзиной.

Ира не открыла мне дверь, пришлось воспользоваться ключом. Она стояла на пороге комнаты, закутавшись в плед, ее знобило. При нулевом иммунитете, который был вызван химиотерапией, ей нельзя было простужаться. А дни, как назло, стояли прохладные, и отопление в Москве еще не включали. Как прошла для нее эта ночь, могу только догадываться – в то время мы уже спали врозь. Утром она иногда рассказывала мне шутя, как ей не спалось, как она выходила на кухню и заваривала кофейку. А после чашечки кофе сон, вопреки всем принятым представлениям, вдруг возвращался. Но в это утро все стало иначе. У нее начались сильные боли – произошло, видимо, обрушение защитных функций организма. В растерянности я позвонил на Каширку с просьбой хоть как-то помочь. Но врач, обычно приветливая и внимательная, ответила подчеркнуто отстраненно: «Вызывайте скорую».

* * *