Встречи и знакомства

– Ах, боже мой, знаменитый медиум Юм, о котором говорит и пишет вся Европа.

Я до того удивилась и так перепугалась, что меня даже дрожь взяла.

– Вы его очень заинтересовали, и он взял с меня слово, что до его отъезда я доставлю ему случай побеседовать с вами. Он говорит, что вы своей непринужденной светскостью примирили его с русскими институтами, о которых ему говорили как о рассадниках каких-то невозможных, до идиотизма наивных весталок.

Я отвечала молчаливым наклонением головы на такой оригинальный комплимент и тут только узнала, что Юм был женат на родной сестре графини, Кроль[283], которая была значительно моложе сестры и далеко не так хороша, как графиня.

С Юмом я встретилась затем один только раз накануне его отъезда из России, и он дал мне на память небольшую золотую булавку с крошечным черным брильянтиком, которую я хранила долгие годы и которая внезапно исчезла у меня, вероятно, похищенная кем-то, знавшим о ее происхождении.

Образ жизни графини Кушелевой в описываемую мной эпоху по роскоши и комфорту приближался к царскому. Дом, занимаемый ею вдвоем с мужем, состоял из сорока комнат, расположенных так, что в то время, как в большой зале гремел оркестр музыки, на другой половине, в кабинете графа, можно было свободно читать и заниматься, и ни один звук не доходил туда из концертной залы. Граф и графиня занимали два различных этажа, причем у входа на половину графини стояли лакеи в штиблетах и рейтфраках[284] с гербовыми пуговицами, а на площадке лестницы, ведущей к графу, – егеря в охотничьих кафтанах.

Экипажей и лошадей на конюшне было так много, что в дни приглашенных балов и вечеров у подъезда стояло несколько карет и колясок, готовых к услугам тех из гостей, которые не могли или не пожелали бы держать на морозе своих лошадей до окончания бала.

В бытность свою в Париже графиня познакомилась с знаменитым французским романистом Александром Дюма (отцом), и приезд его в Россию был, главным образом, вызван приглашением графской четы[285]. Навстречу Дюма выслан был на самую границу курьер, который и должен был сопровождать интересного путешественника вплоть до самого Петербурга, всюду расплачиваясь за него и предоставляя ему всевозможные удобства в пути, так как на русской территории Кушелевы уже считали знаменитого романиста своим личным гостем.

Дюма отблагодарил их за это, написав в своих путевых записках «Из Парижа на Кавказ»[286] столько всевозможного вздора о России, что вызвал со стороны тех из своих соотечественников, которые знали Россию, шутливое замечание, что для описания чудесной страны он намолол массу самых несбыточных чудес.

Дюма был не единственным замечательным гостем Кушелевых, они с одинаковым гостеприимством относились ко всем приезжавшим в Россию знаменитостям и всегда старались, чтобы все приезжие артисты выходили у них в доме раньше всех публичных вечеров и концертов.

Один из таких дебютов памятен мне по шаловливой выходке молодого моряка Плетнева, дальнего родственника графини.

На артистическом горизонте Европы в то время очень заметным светилом выступал пианист Герц, хорошо известный в России по многочисленным сочинениям своим, но ни разу лично в Россию не приезжавший.

В один из зимних сезонов газеты известили о его прибытии в Петербург и о том, что он намерен дать в большой зале Дворянского собрания несколько последовательных концертов. Этого достаточно было для того, чтобы заставить Кушелевых добиться, чтобы у них в доме он играл раньше, нежели в собрании.

Узнав, что Герц, обладавший большой инструментальной фабрикой за границей, привез с собою несколько роялей для продажи, Кушелевы тотчас же изъявили желание приобрести два рояля и одновременно с этой покупкой довели до сведения Герца, что, приехав к ним, он в убытке не останется. Он понял выгоду приглашения, сделал им визит и вслед затем в первый же концерт, устроенный на Гагаринской, появился на эстраде.

Гостей на этих вечерах всегда было множество, артистов, желавших принять участие в музыкальном отделении вечера, тоже было много, а в тот вечер, о котором идет речь, количество собравшейся публики увеличилось еще значительной приманкой даром послушать знаменитого артиста раньше, нежели его услышат другие, за большие деньги.

Громадная зала была полна нарядной, по-бальному одетой публикой, боковые пролеты залы с откинутыми дорогими портьерами открывали блиставшие дорогим серебром и хрусталем буфеты, по-царски убранные зеленью и цветами; в общем, получилась картина приятно феерическая, которая привела Герца в удивление, чуть-чуть не в недоумение. Ни о чем подобном в жизни частных лиц он не имел понятия. Так могли жить только цари.

Прошло первое концертное отделение, пропел в то время модный оперный певец Сетов свой неизменный «Хуторок»[287], исполнили какие-то итальянцы дважды пробисированный дуэт, и под гром рукоплесканий вышел на эстраду Герц.