Встречи и знакомства

Так прошло несколько месяцев, когда внезапно Катков получил анонимное письмо с сообщением о безвыходном положении бывшего секретаря, которого следовало немедленно спасти от угрожавшей ему насильственной смерти. К письму приложен был адрес, и сообщение это погрузило Каткова в искреннее горе. Денег не было, достать их после уже совершенного займа (об уплате которого он не имел ни малейшего понятия) было негде… а между тем человек погибал, и для спасения его нужно всего только 800 или 900 рублей, как точно и обстоятельно указывалось в письме. Подумал Катков, раскинул умом и порешил обратиться к Павлову. У того нашлась скопленная тысяча рублей, и деньги были отправлены по адресу, причем отсылка денег доставила доброму и щедрому Каткову такое нескрываемое удовольствие, что хорошо его знавший Леонтьев по его «именинному виду» понял, что ему удалось кому-то тихонько помочь.

И такое гуманное отношение проявлено было по адресу человека, недостойно злоупотребившего оказанным ему доверием!

Можно судить по этому, как он относился к тем, кто был настоящим образом достоин его дружбы и участия.

Нравственности Катков был безупречной, почти небывалой, и всем, близко его знавшим, хорошо известно, как в эпоху его ранней молодости, когда он еще был совершенно неимущим студентом, он долгое время прожил душа в душу с молодой девушкой, близкой родственницей одного из наших мировых артистов, – прожил в одной с нею комнате и, обожая ее, сумел сохранить с нею чистые, братские отношения. Жениться на ней он не мог, потому что был совершенно бедный человек без всякой определенной будущности впереди, а злоупотребить ее любовью и доверием и сделать из нее свою любовницу он не хотел.

Чистый, как хрусталь, с доброй, незлобивой душой и сердцем, открытым для всякого добра, Катков мог подлежать суду общества единственно только в силу своих крайних мнений и увлечений как публицист, но и тут он имел красноречивое оправдание в том, что всегда думал то, что писал и говорил, и что все, высказываемое им, было искренно и, главное, совершенно бескорыстно.

Единственным недостатком Каткова, да и то недостатком совершенно случайным и скорее забавным, нежели досадным, была его чрезмерная рассеянность, доводившая его подчас до крайних недоразумений. В рассеянности своей он смело мог посоперничать с С. А. Юрьевым, имя которого в этом отношении вошло в пословицу и злоключения которого долгие годы составляли благополучие всех, близко его знавших.

Выезжал Катков очень мало, но у себя принять любил, и особенно охотно приглашал к себе гостей по воскресеньям, к обеденному столу, которым мог справедливо похвастать. Повар у него был прекрасный, и на стол он тратил ежемесячно 1000 рублей, что по тогдашним ценам являлось чуть не целым капиталом, но зато и требователен он был к столу чрезвычайно и, всегда и во всем кроткий и уступчивый, долго и ожесточенно ворчал на жену за неудачную кулебяку или не в меру прожаренный ростбиф.

Случилось как-то, что кто-то из коммерческих тузов Замоскворечья добился чести принять у себя Михаила Никифоровича к обеду. Это принятое приглашение было целым событием среди коммерческой Москвы. Счастливцу все завидовали, все добивались чести попасть в число приглашенных и отобедать за одним столом со знаменитым публицистом, и хозяева осчастливленного дома прямо потерялись от радости, а также и от заботы о том, чтобы достойно принять почетного гостя.

В назначенный день Софья Петровна – так звали жену Каткова – строго наблюдала за тем, чтобы Михаил Никифорович не опоздал и не пропустил назначенного часа, и чуть не силой оторвала его от обдумыванья передовой статьи, для того чтобы своевременно ехать за Москву-реку.

Там дорогих гостей ждала почетная и отчасти несколько комичная встреча. При появлении четы Катковых на первых ступенях лестницы раздались оглушительные звуки военного оркестра, от которых Михаил Никифорович вздрогнул и как-то беспомощно оглянулся в сторону жены. Та улыбнулась и продолжала под руку с ним подниматься по лестнице в громадную залу, превращенную на этот раз в столовую.

Сконфуженно ответив на приветствия хозяев и собравшихся гостей, Катков занял почетное место за столом и по обыкновению ушел в себя, забыв, где он и как сюда попал.

Подали, по купеческому обыкновению, сначала чудесную, во рту таявшую кулебяку, которую Михаил Никифорович громко и как-то особенно бесцеремонно одобрил. Софью Петровну удивил его развязный тон, но она промолчала. За кулебякой последовал бульон, и вот тут-то Катков, что называется, показал себя. Съев несколько ложек супа и слегка поморщившись при этом, он положил ложку на стол и внезапно среди воцарившегося почтительного молчания воскликнул:

– Эка гадость какая!..

Софья Петровна вздрогнула, покраснела и подняла па него умоляющий взгляд.

– Нечего, матушка, нечего! – строго продолжал он. – Уж коли гадость, так гадость, ни от кого этого не скроешь!

Жена мучительным жестом одернула его под столом, но, глубоко раздосадованный, он не хотел уняться.