Встречи и знакомства

– А то и случилось, что вы сами тогда, верно, деньги-то эти за книги засунули, а потом и стали горячку пороть! И когда вас только Господь на ум наведет? – сокрушенно покачал он головой. – Дал вам Бог особливый разум, умудрил он вас насчет писания газетного, ну вы и пишите, а в остальное не путайтесь, потому что, окромя неурядицы, от вас ничего не дождешься! Вот ступайте-ка теперь к Михаилу Николаевичу, да и казнитесь!.. За что и про что вы человека обидели? Да и перед нами тоже правоты вашей нет! Чуть не ворами нас с Павловым сделали, а все потому, что памяти у вас нет никакой! Эхма, не глядел бы я на вас! – сердито закончил старик свою речь с той оригинальной смелостью, с какой он часто говорил с Катковым, не стесняясь присутствием посторонних лиц.

И человек, слово которого было законодательным словом чуть не для всей России, молча и покорно выслушивал все строгие речи своего старого ворчуна, которого искренно и горячо любил.

Привязанность эту как он, так и П. М. Леонтьев ясно и отчетливо доказали во время предсмертной болезни старика Некрасова, которого они поместили в новую Екатерининскую больницу, находящуюся почти рядом с редакцией «Московских ведомостей», и которого поочередно там навещали ежедневно.

Старика эти посещения радовали выше всякого выражения, и пользовавшие его доктора громко сознавали, что присутствие почетных и дорогих больному посетителей в значительной степени поддерживает его нервную систему и помогает ему переносить мучительные приступы болезни. Не довольствуясь посещениями и присылкой в больницу всего, что могло быть нужно и полезно больному, оба талантливых публициста сами заботились о прихотях больного, и, выспросив его накануне, что бы ему хотелось скушать или выпить, они на следующий день являлись сами, неся в руках то бутылку дорогого вина, то баночку варенья. Уведомленный, по личной его просьбе, о моменте наступления агонии старого и верного слуги, Катков стоял у кровати умирающего Некрасова в момент его кончины и сам вынес гроб его из церкви в день погребения.

Одной такой черты достаточно, чтобы определить характер и нравственный облик человека и заставить молчать ту посмертную зависть и вражду, которые и за пределами гроба не хотели оставить в покое этого крупного по уму и редкого по сердцу человека. Все, близко знавшие Каткова, помнят также и тот характерный случай, когда секретарь редакции, на обязанности которого в горячее время приема подписки лежало получение и регистрация всех высылаемых денег и адресов подписчиков, злоупотребил доверенностью своего патрона и, присвоив себе довольно крупную сумму подписных денег, уничтожил все письма и адреса, при которых они были высланы. Долго укрыться это не могло, от подписавшихся и не получивших газеты лиц стали поступать жалобы на мнимую неаккуратность редакции… Наведены были в конторе справки, и горькая истина всплыла во всей своей неприглядной наготе…

Леонтьев пришел в бешенство, Катков – сильно расстроился и не преминул от души пожалеть секретаря, которого неблагоприятно сложившиеся обстоятельства довели до такого нравственного падения. Он наотрез отказался от мысли о судебном преследовании проворовавшегося секретаря и настаивал только на необходимости так или иначе восстановить утраченные адреса, чтобы удовлетворить справедливые требования подписчиков. Сделаны были публикации, приглашавшие всех лиц, подписавшихся на газету, подтвердить свои требования вместе с высылкой адреса, сославшись на беспорядок типографии, в которую переданы были адреса для почтовой рассылки, и дело вполне уладилось для всех, но не для Каткова, которому до смерти жаль было изгнанного секретаря. Он стороной разузнал об его финансовом положении, и, совершенно лишенный возможности помочь ему без ведома Леонтьева, который энергично воспротивился бы всякому экстренному расходу на этот предмет, Михаил Никифорович прибегнул к «внутреннему займу» и взял у Некрасова несколько сот рублей из скопленного им за много лет капитала, чтобы тихонько переслать эти деньги удаленному секретарю.

Леонтьев, конечно, стороной узнал обо всем, тихонько уплатил деньги в предвидении того, что сам Катков обязательно «забудет» это сделать, и раз навсегда запретил произносить в редакции даже имя опального секретаря.