Встречи на московских улицах

Жил в это время Константин Георгиевич на Большой Дмитровке, 2. И надо полагать, исходил и её, и ближайшие к ней переулки вдоль и поперёк. Где-то в середине тридцатых годов столкнулся на этой улице с коллегой – писателем Э. Л. Миндлиным.

– Мы пошли вместе, – вспоминал Эмилий Львович, – и Паустовский сказал, что только что получил письмо от Ромена Роллана. Приехал из Франции Муссинак и привёз Паустовскому полное добрых пожеланий письмо автора «Жана Кристофа».

Константин Георгиевич обычно был сдержан в выражении своих чувств. Но приветствие Ромена Роллана буквально выбило его из колеи. Писатель ещё не привык к известности, послание маститого мастера означало для него очень многое.

– Приятно всё-таки получить письмо от Ромена Роллана, – с обескураживающей наивностью несколько раз повторил он.

Эта встреча как-то сблизила литераторов. Стали захаживать друг к другу, тем более что Миндлин жил почти рядом – в одной из келий Страстного монастыря. Вот беглая зарисовка «творческой лаборатории» Паустовского, сделанная его собратом по перу: «Бог знает, что за кабинет был у него в тогдашней квартире – какой-то чулан без окна, крошечная часть комнаты, отгороженная тонкой перегородкой».

По воспоминаниям сына писателя, в комнатах, выходивших окнами на улицу, Паустовский работать не любил.

– Его раздражали звонки трамваев, от которых дребезжали стекла, выхлопы автомобилей, достигавшие третьего этажа, и даже солнце, врывавшееся во второй половине дня на письменный стол. «Тёмная комната» – так называлось убежище – была выбрана за тишину и ещё за то, что, по его словам, «там не чувствуешь времени». Может, это и помогало отцу просиживать за работой много часов подряд.

Но продолжим цитирование Миндлина: «В его отгороженном от остальной части комнаты рабочем углу – вернее сказать, уголке! – среди бела дня горела настольная лампа. Уголок был без дневного света. Паустовский держал только что перепечатанную машинисткой рукопись. Он смотрел на заполненные машинописью листы бумаги как-то сбоку, не вчитываясь. Можно было подумать, что любуется работой машинистки – тем, как она перепечатала. Его радовал общий вид начисто перепечатанной рукописи – аккуратные ряды буковок, уложенных в линейно прямые строки.

Он сказал:

– Самый приятный момент работы – когда садишься править впервые перепечатанное на машинке.

Должно было пройти уж не знаю сколько времени – и пленяющие своей чистотой машинописные страницы покроются его рукописной правкой.

Он как бы предвкушал наслаждение работой».

В описанном выше «кабинете» Константин Георгиевич работал над повестями «Кара-Бугаз», «Судьба Шарля Лонсевиля», «Колхида», «Чёрное море». Все они проникнуты романтикой покорения природы и созидания. Последние писатель всегда рассматривал как творчество, в защиту которого как-то произнёс небольшой монолог – «Несколько грубых слов»:

– С некоторых пор мне, как и многим другим, очень трудно – или, говоря проще, – противно произносить слово «творчество». Это слово стало обязательной принадлежностью речи пошляков, носящих наименование «творческих работников» и во множестве гнездящихся около литературы, театра и кино.

Недавно один из работников кино без всякой улыбки сообщил мне, что наконец-то кинофабрика дала ему «творческий автомобиль» для поездки за город к соавтору сценария.

…Мы уходим медленно и незаметно от настоящей творческой среды. Эта среда – вся жизнь во всём многообразии её явлений. Жизнь, люди с их горестями, работой, победами и страстями, величие социальных явлений, любовь и ненависть, борьба и преодоление, море и леса, ветры, озёра и степи, вся молодость нашей прекрасной Родины – вот подлинная творческая среда.

Мы вывариваемся в собственном соку, а жизнь открыта каждому. Пора разрушить уют писательских кабинетов, пора прекратить перелистывание изданий Academia, прекратить вялые споры, вялые дрязги, мелкие дела, скучные книги и скучную суету.

Пожалуй, только сейчас, через сто лет, приобрели полную силу и звучание пушкинские слова: «Прекрасное должно быть величаво».

…В одном доме с Константином Георгиевичем жил Р. И. Фраерман, в соседнем (№ 22) – А. П. Гайдар. Писатели дружили. Встречались обычно у Фраермана. Свои задушевные посиделки называли «Конотопом».

Особенно близок был Паустовский с Фраерманом и его женой. Во время своих частых отлучек поддерживал связь с ними перепиской:

– Он писал нам не только во время разлуки, – говорил Рувим Исаевич. – Он любил писать даже из Москвы, из своей квартиры № 39 в мою квартиру 52.

У Фраермана было более пятисот писем Константина Георгиевича. К сожалению, большая их часть погибла во время пожара общей дачи писателей в Солотче.

Очень близкие отношения были у Паустовского с А. П. Гайдаром. Константин Георгиевич всегда с теплотой вспоминал о друге, любил рассказывать следующий случай.

Шёл как-то Аркадий Петрович по улице и напряжённо о чём-то думал. Неожиданно на его пути возник человек с большой связкой воздушных шаров. Гайдар взял да и купил всю связку сразу, а затем стал отпускать шары один за другим.