Открытие театра в новом здании состоялось 25 октября 1902 года пьесой A. M. Горького «Мещане». По словам К. С. Станиславского, эта пьеса определила общественно-политическую линию театра. Но с самим автором произошёл некоторый конфуз, запечатлённый в воспоминаниях В. И. Качалова:
«Я шёл утром на репетицию. Меня обогнали две фигуры. Одна высокая, шагавшая крупными шагами, другая много ниже, но легко поспевавшая за первой. В дверях театра я столкнулся с ними. Их почему-то не впускали. Человек пониже обратился ко мне:
– Вы артист, по-видимому? Я – Сулержицкий, а вот это – Горький. Мы приезжие из Ялты. Нас пригласили заходить в Художественный театр в любое время, а вот теперь что-то не впускают.
Я побежал сказать кому следует, что у входа стоит Горький и его не впускают. Минут через пять и Горький, и Сулержицкий уже были окружены тесным кольцом нашей молодёжи. Мы репетировали „Снегурочку“ ежедневно, с утра до позднего вечера, и оба наших гостя с этого же утра стали проводить целые дни на репетициях».
18 декабря состоялась премьера пьесы Горького «На дне». По словам Качалова, она «принималась как пьеса-буревестник, которая предвещала грядущую бурю и к буре звала».
Но любимым драматургом, кумиром труппы Художественного театра был всё же А. П. Чехов. 17 января 1904 года, на премьере «Вишнёвого сада», было организовано чествование писателя. С приветствиями выступали представители литературных организаций, редакций и театров. Этот вечер, говорил позднее Вл. И. Немирович-Данченко, «действительно носил характер необычайной любви к поэту-драматургу, необычайной трогательности, необычайного внимания, необычайной торжественности».
Художественный театр утвердил в мировом репертуаре драматургию Чехова и Горького. Оставаясь глубоко национальным по своей сценической форме, он оказал огромное влияние на развитие театрального искусства мира. С выбором направления, принятого МХАТом, считался даже Сталин. Вот характерный пример.
В январе 1932 года вождь приехал в театр. Шёл спектакль «Горячее сердце». В антракте вождь отдыхал в правительственной комнате, которая находилась за ложей. Он сидел за круглым столиком с цветами, бутылками вина и вазами фруктов. Принимали его глава театра Вл. И. Немирович-Данченко и H. A. Подгорный.
Последний развлекал вождя. Общительный царедворец с изысканными манерами, ещё сравнительно недавно встречавший здесь же великих князей, знал, как угодить новому владыке, умел тонко и непринуждённо польстить. Вождь был доволен. Поднося спичку к своей неизменной трубке, обронил будто невзначай:
– А почему давно не идут «Дни Турбиных» драматурга Булгакова?
Будто бы и не ведал товарищ Сталин, что пьеса снята из репертуара театров всей страны. Будто не слышал того свиста и улюлюканья, которым сопровождалось распоряжение Главреперткома. Словно бы не читал в газетах призыв через всю полосу: «Долой булгаковщину!» Будто бы сам не отвечал на эпистолярный донос Билль-Белоцерковского в феврале 1929 года: «Что касается собственно пьесы „Дни Турбиных“, то она не так уж плоха, ибо даёт больше пользы, чем вреда».
Рябоватый вождь во френче с прищуром восточных глаз и загадочной улыбкой, которую прятал в усах, делал вид, что ничего этого не знает и знать не хочет. Подгорный сразу понял игру владыки и поддержал её:
– В самом деле, давно уж эту пьесу не давали… Декорации, Иосиф Виссарионович, требуют подновления…
И долгие годы Художественный театр был единственным в стране, на сцене которого шла поруганная и охаянная пьеса Булгакова. И каждый артист МХАТа знал, кому театр был обязан этим.
Четыре дня.
В 1905 году будущая знаменитая актриса Алиса Коонен училась в Первой женской гимназии. Училась спустя рукава, так как была увлечена театром, а конкретно – Московским Художественным. После уроков она бежала с подругами в Камергерский переулок, чтобы взглянуть на артистов, шедших после репетиции. Вечером «провожала» их на спектакль. Тяга к людям сцены была фанатичной: