Встречи на московских улицах

– Видите шоссе? Оно на Троице-Сергия. Это место памятно мне. Давно, когда ещё был мальчишкой, я пришёл сюда[34] с отцом. Тут мы с ним сидели у шоссе и считали идущих к Троице-Сергию богомольцев и подводы, идущие с товарами. Каждый день отец заставлял меня приходить сюда по утрам, считать, сколько пройдёт и проедет по дороге. Отец хотел узнать, стоит ли строить железную дорогу. Тогда в Пушкине, я помню, не было никаких дач. Глухие леса…

В разговоре незаметно прошло время. В Абрамцеве застали И. Е. Репина, В. М. Васнецова, В. А. Серова. Вскоре подъехали и другие художники из Мамонтовского кружка; общительным и любознательным человеком был Савва Иванович. И конечно, знающим: окончил Институт корпуса гражданских инженеров в Петербурге, учился на юридическом факультете Московского университета; хорошо разбирался в искусстве (театр, живопись).

Была зима, было счастье. В 1917 году Е. Ланг и её супруг, адвокат Аронсберг, жили на Сухаревской площади в доме с зелёной мозаикой на фронтоне. Из окон своей квартиры Евгения наблюдала сутолоку площади; это давало ей материал как художнику. Как-то на этой площади она встретила старого знакомого – художника Д. Д. Бурлюка, от которого узнала о предстоящем выступлении в Политехническом музее В. В. Маяковского.

Владимира Владимировича Ланг знала с 1911 года по школе-студии П. И. Келина как большого фантазёра, и ей было интересно увидеть поэта. Но встречаться с ним она не собиралась. Поэтому оделась скромно и сидела в самых верхних рядах. Выступление поэта, бывшего совсем недавно совершенно безызвестным, произвело на Евгению ошеломляющее впечатление:

– Прошёл этот вечер с неописуемым успехом, с неописуемым; Маяковский был совершенно блестящ. Зал ревел от удовольствия. Яблоку некуда было упасть. После окончания на нём висели люди буквально гроздьями, он подписывал им программы или что там ему давали.

Бурлюк, по-видимому, сказал Маяковскому о встрече с Ланг, и после окончания вечера поэт стоял у выхода из музея, кого-то высматривая. Увидев Ланг, рванулся к ней:

– Женечка, наконец я вас опять встретил.

Ланг была женщиной уравновешенной, не очень-то поддающейся эмоциям, поэтому ответила спокойно:

– Да, Володя, годы прошли. Я должна сказать, что вы на меня довольно большое произвели впечатление.

То, что случилось далее, Евгения назвала позднее «непозволительной вещью». Непозволительной для её темперамента, для её натуры – она забыла про подругу, с которой пришла на вечер:

– Забыла про Людмилу и вспомнила, когда с Маяковским где-то по улице шла. А Людмила мне потом говорила: «Вы оба как сомнамбулы пошли. Ни на что не оглянулись и пошли куда-то».

Заходили в кафе «Сиву» на Неглинной, гуляли по улицам, потом Маяковский проводил Евгению до Сухаревской, к её дому. А затем началось то, что удивляло художницу впоследствии:

– И как это бывает в юности, почему-то на следующий день мы встретились опять. И потом встретились опять. И стали встречаться каждый день. И как-то за чашкой кофе у меня дома Володя говорит: «Я тебя любил, когда ещё был мальчишкой. Я тебя всё ещё люблю, конечно». И тогда я поняла, что я на это отвечаю. И на следующий день я сказала мужу, что я с ним развожусь.

Интересна реакция на это решительное заявление адвоката Аронсберга:

– Знаешь что, останемся друзьями. Это увлечение долго не продлится, за ураган замуж не выходят.

…Минули осень и зима, наступила ранняя весна 1918 года, и в одной из газет Ланг прочитала маленькую заметку о возвращении из Петрограда в Москву Брика и его супруги. Зная о маниакальной привязанности Маяковского к Лиле Юрьевне, Евгения решила внести ясность в свои отношения с поэтом. Женщина решительная, она, как говорится, поставила вопрос ребром:

– Володя, я очень просто покончила со своими личными делами. Я совершенно свободна. Теперь твоё дело решать твою и нашу судьбу.

– Я с ними расстаться не могу, – был ответ Маяковского, на который последовало жёсткое заявление Ланг:

– Я понимаю, и я ухожу из твоей жизни. Не будет ни сцен, ни слёз, ни упрёков. Ну, была зима, было каких-то восемь месяцев. Было счастье. Не в каждой человеческой жизни это бывает.

– Но ведь они приезжают завтра. Сегодняшний день ещё наш, – попробовал оттянуть разрыв Маяковский. Евгения не пошла на это:

– Знаешь, Володя, я сейчас храбрая, а вот буду ли я храбрая завтра – я не знаю. И я предпочитаю всё покончить вот сейчас. Будь счастлив. Не бойся никаких упрёков, не бойся слёз. Было хорошо – за хорошее спасибо.

Показательно для характеристики обоих, как они провели ночь: Ланг работала, а Маяковский «страдал»; мучился от сознания, что ему так решительно дали от ворот поворот. Под утро, в три часа, не выдержал и позвонил на Сухаревскую:

– Ты что делаешь?

– Рисую.

– Что рисуешь?

– Череп, который мы с тобой вместе ходили покупать.

– Всё равно я тебя жду. Я всё равно тебя буду всегда ждать.

– Володя, всё сказано. Ты выбор сделал, и я его приняла. Будь счастлив.